В изгнании

Вечером мы приехали в Хэмптон-Корт, взволнованные и обрадованные встречей с великой княгиней после столь долгой разлуки. Она чувствовала себя неплохо, но очень беспокоилась о Федоре, состояние которого все ухудшалось. Настала уже ночь, когда мы расстались, не договорив всего, что хотели сказать. Мать Марфа, русская монахиня, бывшая при теще и выказывавшая много лет самую горячую и неослабевающую преданность ей, пришла к нам в комнату, и мы проговорили с ней почти всю ночь.

Мы уехали из Англии в начале лета. Великая княгиня попросила нас отвезти Федора во Францию с ее более благоприятным климатом. После медицинского обследования в Париже он лечился в санатории в По, недалеко от Биаррица, и мы часто навещали его.

Вскоре мы с огромной радостью встретились с дочерью. Она приехала из Рима с маленькой Ксенией, которую мы еще не видели. Внучке уже исполнилось четыре года. Они провели с нами все лето в «Лу-Прадо».

* * *

Здесь я должен сказать о своей первой или, точнее, второй встрече с графиней Кастри. До того я увидел ее однажды предыдущей осенью в парижском поезде. Сначала моим вниманием завладел очаровательный, маленький черный бульдог. Когда же я поднял глаза на особу, державшую собаку на руках, я не мог не отметить ее. Она была одета с такой тонкой оригинальностью, что невозможно было сказать, в чем эта оригинальность состояла. Видно было только, что одета она замечательно хорошо. Светлые, коротко стриженные волосы, ласковые и насмешливые глаза, и эта манера слега прокатывать «р» в разговоре – всего этого оказалось более чем достаточно, чтобы заставить меня разузнать имя этой дамы.

Вернувшись в Биарриц следующей весной, я встретил даму из поезда и ее бульдога в старом автобусе. Этот автобус все называли «драндулетом». В то время, когда с транспортом было еще плохо, он исправно курсировал между Негрессом и центром Биаррица. Я не удержался и погладил бульдога, а собачникам лучшего повода для знакомства нельзя и придумать.

Графиня Кастри жила по соседству с нами. Ее имение «Калаутса» раньше называлось «Скит Святой Марии». Она приобрела его в 1918 году и с тех пор не переставала переделывать и улучшать. За помощью она обратилась к моему другу – архитектору Белобородову. Ему пришла особенно счастливая идея сделать внутренний полукруглый двор. К часовне прибавилась небольшая пристройка, в каких располагаются монашеские кельи. Так и чудилось, что где-то рядом бродила тень аббата Мюнье.

В гостиной с окнами, занавешенными белым муслином, голубое и зеленое соседствовали, не мешая друг другу. Великолепные цветы были искусно подобраны в романтические букеты. Все комнаты носили имена святых. Они были выдержаны в «монашеском стиле» с изысканными деталями.

Все в этом доме носило печать тонкой индивидуальности его обитательницы. Индивидуальности, чары которой невозможно не испытывать, но которая заставляет вас задуматься, поскольку никогда точно не известно, где кончится порыв сердца и начнется его озлобление. В графине уживались мудрость, старая, как мир, и в чем-то похожая на капризы избалованного ребенка.

Я встречал у графини Кастри ее прекрасную и утонченную подругу княгиню Марту Бибеско. Несколько бесед с ней позволили мне оценить ее ум и то тонкое понимание, которое является для ума и отдыхом, и одновременно усилием. Марта, вместе с другими, уговорила меня писать мои «Воспоминания».

В «Калаутсе» я вновь встретил художника Этьена Дриана, которого связывала с мадам Кастри очень старая дружба. С самого начала она с подчеркнутым интересом следила за его карьерой. Дриан начинал с рисунков о текущей моде, но его талант никогда не ограничивался одной лишь модой. С детства находившийся под влиянием соседства замка Сен-Бенуа, где жила мадемуазель де Лозен, правнучка Людовика XV, он всегда оставался верен идеалам благородного века.

В «Калаутсе» я познакомился с отцом Жаком Лавалем. Под аркадами маленького монастыря белое одеяние доминиканца казалось естественной частью декора. Мы беседовали с ним так просто и непринужденно, как будто были знакомы всю жизнь. Я чувствовал в нем что-то патетическое и особенно трогательное. Мне хотелось бы, чтобы мой жизненный опыт, которым я обязан исключительно доверию ко мне самых разных людей, был чем-нибудь полезен и ему. Наша первая встреча была короткой, но мы пообещали друг другу, что увидимся в Париже.

Взаимная симпатия, соединившая нас, переросла в прочную дружбу.

* * *

В течение лета мы, наконец, получили вести от Никиты. Конец войны он с семьей провел в Германии у графини Тоерринг, сестры герцогини Кентской. Он извещал нас о своем скором приезде в Париж. Поскольку мы сами собирались туда только через какое-то время, мы предложили ему разместиться в нашем доме на улице Пьер Герен.