В каком мире нам предстоит жить?

Большое значение здесь, вероятно, имела и двойственность глубинного культурного архетипа России. Московия до своей встречи с Западом, до петровского культурного переворота, несомненно, была консервативной, авторитарно-патриархальной страной. Последнее определение означает, что в ее культуре доминировал «запретительный» образ отца – носителя строгих норм и нерассуждающей дисциплины. Однако изучение главного русского мифа – а национальный миф есть исповедь о самом сокровенном – свидетельствует, что любимцем у нас все-таки выступает не отец, а младший брат – смелый похититель удачи. Это он, непослушный Иванушка-дурачок, а не более добродетельные старшие братья добыл коня, невесту и царство. Символ коня здесь самый многозначительный. Как показал Я. Пропп, опираясь на исследования Ж. Дюмезиля, младший брат олицетворял одну из фигур индо-европейской триады – воина-всадника. Старшие фигуры – жрец и пахарь – представляли консервативное начало, опору порядка. Младший сын, добывающий коня, – это не только олицетворение кочевнической удали, он в чем-то сродни западному «прометееву человеку» – похитителю огня. Возможно, он и воплощает прометеево начало в его евразийском варианте. В цивилизационном и геополитическом смысле образ младшего брата не менее знаменателен: возможно, он является залогом творческого взаимодействия русской культуры с культурой тюрко-мусульманской.

На просторах Евразии случилось то, что до этого прежде не случалось в истории: интеграция номадического элемента в оседлую цивилизацию не на основе капитуляции этого элемента, а на основе диалога и частичной социокультурной реабилитации.

Сегодня разрушение славяно-тюркского цивилизационного синтеза снова высвобождает опасную энергию неинтегрированного кочевнического начала – экспроприаторской «удали» многочисленных соискателей легкого обогащения на путях набега, захвата и разбоя. Создание криминального квазигосударства на Кавказе – только крайний пример этой тенденции. Но и в самой формации «новых русских» проявляются черты этого номадического начала, ускользнувшего и от государственного присмотра, и от нравственных социокультурных норм. Это высвобождение номадических элементов из того связанного состояния, в котором они пребывали в составе российской (евразийской) цивилизации, способно наводнить мир маргиналами и нешуточным образом повлиять на судьбу норм в современной культуре.

В условиях очевидного банкротства западнической модернизации, основанной на модели «догоняющего развития», перед славянскими и тюрко-мусульманскими народами постсоветского пространства встает одна и та же дилемма. Можно пойти по пути фундаменталистского обуздания сил нигилизма, мобилизовав для этого патриархальный архетип отца, особо сильный в мусульманской культуре, но не чуждый и православию. Это было бы чревато возрождением теократической утопии с последующим ее воплощением в режимах типа Хомейни в Иране. Это можно интерпретировать как доведенную до крайнего предела утопию стабильности.

Но можно мобилизовать противоположную идею формационного рывка в ее радикализированном варианте «опережающего развития». Здесь, несомненно, пригодится архетип младшего брата. Младший брат органически не способен следовать модели догоняющего развития – педантичное ученичество и путь медленных приобретений ему органически чужды. Здесь кроется социокультурная предпосылка для формационного скачка, перепрыгивания через этапы, устремления в постиндустриальное будущее, не дожидаясь законченного развертывания индустриальной эпопеи.

Безусловно, предостережение современной либеральной мысли по поводу утопий «больших скачков» и опережающих стратегий заслуживает внимания. Но не меньшего внимания заслуживает, на наш взгляд, и критика теории догоняющего развития. Во-первых, эта теория предлагает народам следовать европейским моделям модернизации, не доказав, насколько они обоснованны культурологически, то есть способны вписываться в культурный код незападных цивилизаций. Во-вторых, европейские модели всерьез затрагивают достоинство незападных народов, ставя их в положение пассивных адептов, обучаемых и воспитываемых. Парадокс прорыва как раз и связан с тем, что для него требуются не малые, а большие цели, не рабское подражание, а свободное творчество. Малыми целями нельзя воодушевить народы. Может быть, главный морально-психологический изъян теории догоняющего развития и состоит в навязывании народам заниженных самооценок, что больше способствует демобилизации и деморализации, чем необходимому подъему духа. Наконец, теория догоняющего развития игнорирует главное: моральную устарелость той модели технического развития, которая в свое время обеспечила Западу мощный рывок, но сегодня ведет весь мир к тотальной экологической катастрофе.