В каждом молчании своя истерика

– Зачем ты засоряешь память? Надо вовремя избавляться от старой мебели.

– Да, но некоторых очень трудно забыть.

– Ты должен любить свою женщину, ту которая рядом, она этого заслуживает, если не хочешь, чтобы ее полюбил кто-нибудь другой. Женщина словно татуировка. Ее замечают: одни критикуют, другие любуются. А где она будет у тебя красоваться: на руках, на шее, на груди или ниже, зависит от щедрости твоей души и фантазии разума. Только помни, что если ты захочешь с ней расстаться, шрам в любом случае останется на сердце, если не у тебя, так у нее.

Неужели ты рассказал об этом жене? Зачем? Никогда не рассказывай женщине о других, если не хочешь чтобы это всплывало дерьмом в бурном потоке вашей любви, – зашел я ванную, вымыл руки, сполоснул свое сухое небритое лицо и вытерся.

Антонио уже сидел за столом. И листал попавшуюся под руки рекламную газету, из тех, что бросают в ящики бесплатно и без спроса. Я поставил разогреваться блинчики. Открыл форточку, закурил и стал внимательно всматривался в лицо друга, лицо человека, высушенного малым бизнесом, теперь вот Крайним Севером, куда он мотался постоянно по вахтам за копейкой.

– Так ты продолжаешь с ней общаться? – выдохнул я дым в сторону открытого окна, потом поставил на огонь чайник.

– Нет, то есть да, недавно нашел ее в Интернете, написал ей. Говорит, что до сих пор одинока.

– Да нет одиноких женщин, это все миф.

– Может, и так.

– Ты что, женщин не знаешь, возьми любую, ей же все время чего-нибудь не хватает: тебя, если ты слишком редко бываешь рядом, если тебя слишком много – то кого-то еще. Поэтому необходимо найти золотую середину, – отложил я сигарету и перевернул блины, которые теперь смотрели на меня манящим румянцем, источая приятный запах печеного теста.

– И где она, эта золотая середина? – закрыл газету Антонио.

– Там, где тебе не хватает ее, – в любовных разговорах с женщиной слова ничего не решают, пока не сделаешь из них предложение. А ты свое уже сделал. Повезло тебе с женой. Не перестаю удивляться ее мудрости, – попытался я усмирить накатившие на него эмоции. Что я мог ему пожелать, моему женатому другу? Только вновь обрести свою тихую гавань с выходом в открытое море.

– Да. Из всех женщин я выбрал самую умную, которая делает вид, что не знает об этом. Как твои подвиги, Геракл? Я давно хотел спросить о твоей испанской пассии? Еще общаетесь?

– Это же давно было. Ты бы еще мою жену вспомнил, – слышно было, как забурлила вода в чайнике. Я не дал ему засвистеть, выключив газ. Я пил этот ароматный напиток несколько дней и ночей, пока отпуск не кончился. Вернулся домой, а губы все жгло ее поцелуями, средиземноморскими, южными. После отлегло, остыло, – сделал я последнюю затяжку, затушил сигарету и закрыл стекло.

– Есть в жизни воспоминания, которые не остывают.

– Надо отдать ей должное, она была прекрасно сложена, будто сама природа аккуратно сложила все части ее гибкого тела в одну идеальную конструкцию, в один прекрасный футлярчик из теплой загорелой кожи, – подал я горячие блинчики в большой фарфоровой тарелке.

– Если собрать все твои связи, то можно связать свитер.

– Ты про случайные?

– Нет, из случайных вязать бесполезно.

– Слишком короткие?

– Не согреют.

– На самом деле, старик, вынужден тебя разочаровать: не было никакой испанской любви, я все придумал.

– Зачем? – сомневался Антонио.

– Не знаю, может, солнечный удар. Может, надоело быть нянькой для Фортуны. Мне же с ней приходилось вечерами бродить, вместо того, чтобы с любовью.

– Все равно не верю.

– Ты же видишь, один живу, – потряс я пачкой чая в пакетиках. Достал пару и протянул один ему, другой открыл сам.

– У меня дома тоже такой. Ну и что?

– Для меня чай в пакетиках – верный признак одиночества. Один я как перст.

– Не может быть. Я думал, что у тебя на каждой полке по телке, – пахнуло мужицким юмором от Антонио. – Что, вообще никого нет?

– В том-то и дело. Плохо стало с женщинами, а с настоящими вообще труба. Я же без любви не могу.

– А ты с любовью к ним подходи.

– Подошел недавно к одной. Познакомился в час пик в метро, – достал я из холодильника сметану и налил в глубокую пиалу, вспоминая, как поезд остановился на станции, лязгнуло железо, распахнув ставни, вагон сбросил пассажиров, а я продвинулся ближе к дверям. – Мне выходить на следующей. Стою. Но тут какая-то неведомая сила потащила меня за сумку. Пришлось выйти следом.

– Давай, сними пробу, – дал я вилку и нож Антонио.

– Да погоди ты, что дальше-то было?

– Черт, – закричала девушка, – Что вы клеитесь?

– Честно говоря, с утра не до флирта, – отрезал я себе половину блина. Из него потекла сладкая вишневая кровь. Я уложил его себе в рот. Сочная горячая смесь вскружила мне голову.

– Ну и? – взялся за приборы Антонио.

– Ваша сумка липучкой приклеилась к моим чулкам.

– Что же делать? – начал я разглядывать ее ноги.

– Отцепитесь, как-нибудь осторожно, колготки новые, – поправив прическу, выставила она красивую длинную ногу, добавив: – И дорогие.