В колхозной деревне

Болтушок уничтожил взглядом подавшего реплику, укоризненно обернулся к председателю, будто говоря: «Дисциплина, мол, падает. Распустил». Затем провёл ладонью ото лба к затылку, отчего образовался хохолок реденьких волос, сдвинул морщины вниз, подбросил подбородок вверх и сразу стал похож на полинялого задиристого петушка с расклёванным гребешком.

— Так, товарищи! Мы сегодня собрались… — Он вздохнул, сделал паузу. — На заседание правления… Да. Собрались подвести итоги животноводства прошедшего прошлогоднего года, товарищи, и наметить их на будущий год… и вступить в них с новой силой, как и полагается, и так и дале. А что мы видим, дорогие товарищи? Ни-ичего не видим. Мы даже не обсуждаем. Да.

— Короче! — отрезал председатель.

Болтушок обернулся к нему, улыбнулся снисходительно и продолжал:

— Я скажу. Больной скот есть? Есть, товарищи! Где наши витинары? За что мы им деньги платим? Где они, эти спецы, товарищи?! Куда смотрит правление: корова сдохла! А? А вы молчите!.. — Его голос забирал всё выше и выше. — От кого начинает вонять, товарищи? Ясно: от головы. Нету дистиплины ни у спецов, ни у колхозников. Куда мы идём, товарищи: корова сдохла!

— Да хватит тебе! — не вытерпел председатель. — Есть же акт ветеринарного врача. Давай о деле!

— А-а! А это — не дело? Критику и самокритику глушишь! А я без критики и самокритики жить не могу как политически развитой актив населённого пункта… — Он снова сделал паузу. — Что есть больной скот? С больным скотом мы должны бороться, чтобы его не было. Это надо понимать и присовокупить к повседневным дням работы.

Данила Васильевич наклонился к Коле и вполголоса, но так, что всем было слышно, сказал:

— Иди к Игнатьичу в шорную и скажи: «Мол, довязывай хомут! Болтушок говорит». А как кончит — скажем тогда придёт. Успеет хомут доделать.

Болтушок, уже войдя в свою роль обличителя, выкрикивал:

— Это — одно! Одно, товарищи! — И тыкал пальцем вверх. — А другое — куриный вопрос. — И палец тыкался вниз.

Председатель уныло махнул рукою. Счетовод положил карандаш и взялся за газету. Данила Васильевич вынул шило и приступил к починке узды, зажав ремень между коленями.

— А другое — куриный вопрос! — кричал Болтушок. — Очень жгучий куриный вопрос, курица — она тоже животная, и её надо кормить. Кормить, товарищи! Пришёл я на курятник, а она — курица старая — сидит в окошечке и на меня страшным голосом: ко-о-о! Ясно, есть хочет! А почему есть хочет? Не кормю-ют! Не кормют, товарищи! Всё равно животная: что курица, что корова.

— Не всё равно! — громко сказал Петя-ездовой. — Это два разных класса: класс птиц и класс млекопитающих.

— Сам ты млекопитающий! — вспылил Болтушок. — Ещё молоко на губах не обсохло, а в разговор лезешь. Товарищ председатель! Веди заседание по форме! Что же это у нас получается? Ишь ты! Классы придумал!.. Итак, товарищи! Возьмём свиней.

Все дружно и безнадёжно вздохнули.

— Возьмём свиней, товарищи! Можем ли мы так хозяевать? Нет, дорогие товарищи, не можем. Спим, товарищи! Разбудировать нас надо. Надо перестроить корень. Свинья, она животная… — Он покосился на Петю и продолжал: — …она животная приятная. Свинья должна быть правильной свиньёй, а не тенью антихриста. Это, во-первых. А Пегашка хворала две недели, насилу вылечили: худая — вот и тень антихриста.

Все знали, что Пегашка хворала, что от неё не отходили дежурные круглосуточно, но Болтушок всё азартнее напирал на «свиной вопрос», «будировал», «дебатировал», «перестраивал корень». Его слова уже не доходили до сознания слушателей: в ушах отдавались лишь какие-то глухие, неясные звуки.

— Следующий вопрос: о колхозниках, не выработавших минимум трудодней, — громко объявил председатель.

Это было так неожиданно, что все встрепенулись. Новый и чёткий голос сразу дошёл до сознания. Пока Болтушок недоумевал, разводя руками, председатель завершил:

— Проголосуем по первому вопросу: кто за предложение Головкова Данилы Васильевича, прошу поднять руки!.. Единогласно. Запишем: сто килограмм зерна и сто рублей денег за телёнка.

— Ка-ак?! — взвизгнул Болтушок. — Зажим критики! Кто позволит? Писать в райком буду! Завтра буду писать… В область напишу! Мы ещё посмотрим. Я дойду. И спецов дойду и тебя дойду! Глушить актив! Кто позволит?!

— Следующий вопрос — о минимуме, — не обращал внимания председатель. — Три человека не выработали минимума без уважительных причин; первый из них — Пяткин Никифор, который имеет только шестьдесят трудодней. У нас в колхозе дети имеют по сотне трудодней, ученики школы. А Пяткин… Да что там говорить! Вот он — смотрите и решайте!

Что сделалось с Болтушком! Он то смотрел на председателя, то оборачивался к сидящим, морщины на лбу играли и замирали и наконец поднялись вверх в полном удивлении, да так и остались; он провёл рукой по голове от затылка ко лбу, отчего хохолок исчез, а петушиного вида — как не было.