В кольце твоих рук

Сторм и не заметила, как воцарилась тишина. Взгляды Августы и Саймона были устремлены на нее. Августа была буквально подавлена такой бесцеремонностью своей новой подруги, Саймой же мрачно сдвинул брови. Служанки, неподвижно стоявшие поодаль в ожидании приказаний, были не на шутку встревожены. Сторм же как ни в чем не бывало потянулась через весь стол за привлекшим ее внимание сладким рулетом, одновременно продолжая пережевывать кусок ветчины. Ветчина была соленой, и Сторм схватила кувшин, где, как она думала, была вода. Отпив глоток, она поперхнулась — в кувшине оказалась сметана, и Сторм, закашлявшись, забрызгала белой массой все вокруг.

Августа, взвизгнув, вскочила, стряхивая попавшую ей на грудь сметану. Яростно выругавшись, Сторм резко поставила кувшин на стол.

— Мать твою! — произнесла она. — Что это еще такое, черт побери?!

В мгновение ока Саймон вскочил на ноги. Сторм инстинктивно схватилась за кухонный нож, но Саймон успел раньше, крепко сжав ее запястье. Рука Сторм разжалась, и нож выпал. Рулет все еще был у нее в другой руке, и она запустила им в Саймона, ибо гневное выражение его лица не предвещало ей ничего хорошего. Сторм промахнулась — рулет, пролетев мимо головы Саймона, шлепнулся о стену, оставив жирное пятно на прекрасных розовых обоях.

— Августа, — неожиданно спокойно произнес Саймон, — ты не могла бы оставить нас одних?

Августа с ужасом отметила, с какой яростью смотрят друг на друга Саймон и Сторм, но не стала спорить.

— Да, разумеется… — пробормотала она и поспешно удалилась. Служанки молча последовали за ней.

— Проклятие! — взорвалась Сторм. — Какая муха тебя укусила?!

— Я не допущу, — выкрикнул Саймон таким голосом, что, казалось, стены вот-вот рухнут, — чтобы ты превращала мой дом в первобытную пещеру!

Он отпустил ее запястье так резко, что оно заболело даже сильнее, чем от его хватки.

— Это, — он взял тарелку и грохнул ее на стол перед Сторм так резко, что фарфор треснул, — тарелка. На нее кладут еду. Это, — он пододвинул ей пустой бокал, — бокал. Из него пьют.

Сторм рассеянно подумала, что никогда еще глаза Саймона не были такими темными и одновременно такими живыми. Разве что один раз — но тогда они не пугали ее, а возбуждали и странным образом давали ей почувствовать, что она имеет, над ним полную власть…

— Этим, — продолжал он, взяв нож, — режут еду, а не людей. А то, что в кувшине, называется сметаной. Ею заправляют салат. Ее можно есть, но не заплевывать ею все вокруг…

— Иди ты знаешь куда!.. — проворчала Сторм.

Она сложила руки на груди и несколько минут пристально разглядывала Саймона. Ее молчание выводило его из себя, и Сторм в глубине души радовалась этому.

— Почему, фермер? — спросила наконец она. — К чему все эти правила? Неужели еда станет вкуснее оттого, что я буду есть ее с тарелки?

С минуту Саймон молчал, не зная, что ответить, затем взял себя в руки и твердо произнес:

— Станет. Это мой дом, и мы цивилизованные люди. Пока ты в моем доме, ты будешь делать все так, как я тебе велю, нравится тебе это или нет!

Сторм фыркнула:

— Черт бы побрал вас, англичан, с вашей цивилизацией! Вы только притворяетесь людьми, а на самом деле всего лишь бесчувственные, злобные убийцы, вот вы кто!

— А ты не убийца?

Она повернулась к нему, сверкнув глазами:

— Я не убийца! И мои люди — это не твои солдаты с безумными глазами! — Руки ее сжались в кулаки, а из глаз хлынули слезы. — Они убили Помпи! — произнесла она срывающимся голосом. — Он защищал меня — он всегда защищал меня, — а они подрубили его, словно старое дерево! Я сидела в его крови, держала его, но было уже поздно…

Саймон опешил. Помпи… Да это же тот самый огромный негр — ее телохранитель! До этого Саймон никогда не думал, что Сторм способна на такие чувства. Значит, она была не диким ребенком, не безжалостным убийцей и испытывала самую нежную привязанность к этому чернокожему гиганту. Когда она говорила о нем, в глазах ее стояли слезы. Саймон вдруг ощутил какое-то странное, непонятное ему самому чувство. В глубине души сочувствуя Сторм, он произнес:

— Я не убивал твоего друга. Я никогда не хотел того, что произошло.

— Ты говоришь, как проповедник! — с презрением выпалила Сторм. С лица ее мгновенно сошли следы недавней сентиментальности, так что Саймону теперь даже трудно было поверить, что с минуту назад оно было все в слезах. Чувства и настроения Сторм менялись молниеносно, и это сбивало Саймона с толку.

Взгляд девушки быстро обежал комнату и остановился на кружевной салфетке, лежавшей на столе. Поддев салфетку пальцем, Сторм спросила:

— Откуда у тебя все это?

— Эти салфетки — из Франции, — произнес Саймон.