В компании куртизанок

— Если говорить о деньгах, то почти ничего. Ну, может быть, цена ей десять, двадцать дукатов… что для подделки не так уж и дешево. А это отличная подделка. Ее вполне можно носить как украшение. Ваша хозяйка… Ведь вы же продаете не для себя, верно?

Я киваю.

— Так вот, она может носить это на шее, и большинство людей ничего не поймут. Но если вы хотите заложить это сейчас, здесь, у меня, — тогда цена этой вещице ноль. Мне подделки не нужны, и для меня лучше, если их совсем не будет на рынке.

— А остальные камни?

— О, остальные настоящие. Их я куплю.

— Сколько вы дадите мне за них?

Он внимательно смотрит на камушки, перемещает их пальцем по столу.

— За маленький рубин — двадцать дукатов. — Он поднимает взгляд. — Это хорошая цена.

Я киваю:

— Знаю. А за жемчуга?

— Еще двадцать.

Сорок дукатов. На эти деньги можно взять напрокат пару гобеленов для одной комнаты да купить набор бокалов. Хотя вместо вина наливать в них придется уксус. Ни один уважающий себя знатный мужчина даже близко к нам не подойдет, а те, кто на это отважится, ни за что не станут возвращаться. Ну и черт с ними.

— Идет.

Еврей достает бумагу, чтобы письменно скрепить сделку. Я оглядываюсь по сторонам. Я уже привык к этой комнатке, даже полюбил ее. Книги, перья и гроссбухи — все здесь говорит о порядке в делах и об упорном труде. Но сейчас я ощущаю лишь тревогу — она, словно летучая мышь, вьется вокруг моей головы и бьет крыльями. Еврей посыпает песком чернильные строки, а потом пододвигает листок ко мне и смотрит, как я ставлю свое имя.

— Вы из Рима, верно?

— Да.

— Что же? Вас привела сюда беда.

— Да.

— Да, там было плохо. Там погибло много евреев. Я никогда сам не бывал в Риме, но слышал о его богатстве. Зато я знаю Урбино. И Модену. А здесь лучше, чем в любом из этих городов. Несмотря на наш большой раздор с государством, в Венеции евреям жить безопасно. Мне кажется, это оттого, что тут очень много людей, которые непохожи друг на друга, вы не согласны?

— Пожалуй, — соглашаюсь я. — Я… м-м… я сочувствую вашему злосчастью.

Он кивает:

— А я — вашему. Если вам понадобится продать еще что-то, то милости прошу, я готов взглянуть на заклад.

Выходит, мы с ним все-таки поговорили о жизни.

Здания приобрели тот же оттенок серого, что и небо, а по булыжникам текут потоки дождевой воды, и весь город кажется сплошным зеркалом с надтреснутой и покрытой пятнами поверхностью. Я бегу, точно пес, опустив голову, держась поближе к стенам домов. Ноги у меня забрызганы грязью по колено, а новый бархатный дублет промок насквозь за считанные минуты. От напряжения ноги у меня начинают болеть, но я все равно несусь без оглядки. Это помогает отгонять дурные мысли. Кроме дома, идти мне некуда, но, возможно, оттого, что меня так страшит возвращение, по пути я ошибаюсь не то мостом, не то переулком и оказываюсь возле Риальто, где улочки забиты торговцами и покупателями. Тут расположены десятки харчевен и винных погребков, где можно утопить горе в вине и напиться до беспамятства. Пожалуй, именно так я бы и поступил, если бы мне подвернулось подходящее заведение, но уже следующий поворот выводит меня в незнакомый переулок, а оттуда я под прямым углом выбегаю к мосту Риальто. В этом месте Большой канал так запружен баржами и лодками, доставляющими товар на рыбный рынок, что здесь даже дождь пахнет рыбой и морем.

С другой стороны моста, из крытого прохода, течет людской поток, и вдруг раздается отчаянный женский крик: «Вор! Вор!» В тот же миг от толпы отделяется человек и, расталкивая всех на бегу, бросается наутек вдоль канала. Он пытается пробиться вглубь, подальше от воды, чтобы затеряться в переулках, но толпа слишком плотная. Тогда он заскакивает на одну из барж и начинает перебираться через Большой канал, прыгая по рыбацким лодкам, связанным вместе на время разгрузки товара. Толпа визжит и неистовствует, глядя, как он мечется и скользит по мокрым доскам. Он уже преодолел половину пути, уже оказался достаточно близко ко мне, так что я читаю страх на его лице, и вдруг он поскальзывается на кучке рыбьих потрохов и с грохотом падает в зазор между двумя лодками. Удар такой сильный, что мне даже мерещится треск его ребер, когда он ударяется о борт лодки.

С той стороны канала слышится ликующий рев, а через пару минут два дюжих рыбака уже вылавливают воришку из воды. Он орет от боли, а его тащат по палубам лодок обратно на берег. Завтра — если он к тому времени еще не умрет — его вздернут перед судейской канцелярией возле моста, сдерут со спины кожу, а руку, совершившую кражу, подвесят к шее. И из-за чего? Из-за кошелька с жалкой горсткой дукатов, из-за похищенного кольца или браслета, утыканного камушками не дороже стекла, из которого они сделаны (у меня почти нет в этом сомнений).

Я стою под ливнем и слушаю его вопли, по лицу струится вода, из носа текут сопли с дождем пополам, и страх нищеты, точно тяжелый жернов, перемалывает мое нутро. Когда преступника становится не слышно и не видно, я поворачиваюсь, возвращаюсь к главным улицам и бреду домой.

10