В компании куртизанок

В первый миг, после того, как я ступил внутрь, сохраняется ощущение, будто все окружено туманом. Пол и стены — все вокруг меня мраморное, и серо-багряный свет, сочащийся сквозь высокие окна, кажется прохладным и дымчатым. Каждый день по пути на рынок или еще куда-нибудь я прохожу мимо этой церкви, но ни разу я не заглядывал внутрь. Среди паломников, посещающих Венецию, бытует мнение, что раньше умрешь, чем посетишь все до единой церкви в этом городе. А я всегда слишком занят, чтобы просто тешить любопытство и тем более растрачивать его на часовни, слишком маленькие, чтобы быть нам полезными. Но сейчас, когда мир вокруг меня застыл, я могу ненадолго обратиться в досужего зрителя.

Церковь построена недавно, это чувствуется. И дело не только в чистоте, но и в простоте ее убранства: здесь еще нет наслоений времени, которые присутствуют во многих других церквах — ни надгробий, ни десятков алтарей, возведенных соперничающими семействами, кичащимися своим положением. Изображения на сводчатом потолке такие яркие, что кажется, еще улавливаешь запах свежей краски. А в алтарной части, где выставлен для поклонения образ Богоматери-Чудотворицы, мраморная перегородка, украшенная тонкой резьбой, смотрится кружевной напрестольной пеленой. Видные наполовину статуи святых и Девы Марии мирно взирают на десяток людей, рассевшихся по скамьям. Наверное, они, как и я, забрели сюда, ища в безбрежном сером океане хоть какую-нибудь твердую опору, но и здесь из-за полупрозрачного воздуха и тишины пространство кажется немного сдвинутым, вывихнутым, словно мы не на суше и не на воде, а где-то между ними.

Я сажусь в дальнем ряду и наблюдаю, как церковь готовится к вечерне. Паства хранит торжественное молчание, словно замерев в благоговении перед непогодой. Я слышу наверху топот — это по балкону над входом, гуськом проходят монахини из соседнего монастыря. Благодаря коридору, соединяющему два здания, они остаются невидимками. Если прислушаться, то можно различить щебетанье молодых голосков, но самих послушниц во время богослужения увидеть невозможно.

Коряга напрасно укоряла меня за полное незнание монастырских дел — не такой уж я дремучий невежда. О венецианских монашках слышали даже в Риме. Если в каждом христианском городе, не желая разоряться на приданом, девушек посвящают Богу вместо того, чтобы выдать их замуж, то Венеция может похвастаться тем, что среди ее дочерей невест Христовых ничуть не меньше, чем невест вельмож. Так и государство выглядит благочестивым, и правящие семьи сохраняют свои состояния. Однако едва ли для кого-нибудь составляет тайну то, что рекруты воюют куда хуже добровольцев или наемников. В Риме моя госпожа платила местным монахиням, вышивавшим для нее белье, и мне довелось провести немало времени в монастырских приемных, где меня щипали и щупали под одеждой молоденькие смешливые монашенки в платьях модного покроя, которым не терпелось проверить, правдивы ли слухи о низкорослых мужчинах; тем временем моя госпожа обменивалась с остальными монахинями последними сплетнями.

И пусть правительство Венеции кажется более благочестивым, чем другие, в душах молодых женщин, изнывающих от скуки принудительного заключения, везде творится одно и то же. В этом-то я убежден, потому что такова моя работа — постигать те способы, какими вожделение попирает уставы Господни. И хотя преступают дозволенные границы чаще всего мужчины, женщины тоже далеко не безгрешны. На самом деле, зная могущество людской похоти, я решусь утверждать, что, будь я бедняком где-нибудь в Германии и слушай я проповеди Лютера, я бы счел его нападки на мнимое безбрачие духовенства отнюдь не ересью, а здравомыслием. А это, в свой черед, снова заставляет меня вспомнить Петрарку: ведь увещания отринуть плотские помышления ради духовных легче давались ему в старости, нежели в юности, когда влюбленный поэт сочинял пламенные страстные сонеты, посвященные женщине по имени Лаура, которая, если верить его описаниям, была такой же ослепительной красавицей, как и моя госпожа. Хотя куда более скромной.

Я сижу на церковной скамье почти до начала богослужения, а потом тихонько выхожу. Отсюда мне не услышать колокола Марангоны, к тому же в таком тумане путь в гетто будет долгим.

Похолодало, и я иду быстрым шагом, чтобы приободрить себя и согреться. Я иду сквозь опустившийся на город мглистый покров и чувствую, как внутри у меня нарастает тревога. Если еврей сумел раскусить секрет замка и внутри книга оказалась столь же прекрасной, что и снаружи, тогда конечно же я найду коллекционера, который заплатит за нее если не цену рубина, то, по крайней мере, достаточную сумму, и на эти деньги можно будет нанять лодку на несколько дней. А если нет… что ж, если нет… об этом я предпочитаю сейчас не думать…

Он стоит у двери лавки, всматриваясь во тьму, словно уже давно ждет.

— Простите, — говорю я, — туман очень густой. Я с трудом нашел дорогу.

Я думал, он впустит меня внутрь, но он не двигается с места, и лицо его кажется серым, как туман.

— Уже поздно. Мне нужно немедленно закрываться.