В краю молчаливого эха

Если присмотреться, то подле плавней противоположного бережка можно было разглядеть характерные бобровые домики — конусообразные навалы хвороста и веток, перемазанные илом, прозываемые среди «жодинцев» — курнями. В зиму, говорят, над ними хорошо видно поднимающийся вверх пар (или курящийся дымок). Всю ночь Первосвет слышал, как эти зверьки неустанно грызли стволы деревьев. А те потом печально скрипели, падая наземь.

Трудолюбивые животные. И упорные. Вся их жизнь — это строительство собственного мирка… эдакого бобрового царства. Они очень похожи на людей. Только вот живут дружнее оных.

Первосвету вспомнился разговор с отцом. Это произошло накануне отъезда. Они сидели вдвоём на лавке у дома… Был вечер… Цикады выводили свои трели, полные страсти… В темно-малиновом небе зажигались далёкие холодные точки звёзд… Всё как бы настраивало на серьёзные разговоры.

— Всю нашу жизнь, — хмуро рассказывал батя, потягивая изогнутую тонконогую трубку, — боги то и делают, что шлют нам испытания.

— Зачем?

— Ты знаешь… в своё время я тоже частенько задавался этим вопросом. И лишь когда у меня появились вы… дети… стал кое-что понимать. Это своего рода обучение… Вся жизнь — наука.

— Что? — не понял Первосвет.

— Да-да, наука, обучение. Суровое, безжалостное… От нас требуют напряжения всех сил, напряжения ума… разума… для преодоления этих испытаний. Труса боги не празднуют. Ему они бесконечное число раз шлют то, что обычно прозывают «бедами». Хотя те таковыми не являются. И потому трусы живут долго… бесконечно долго… И всю эту свою жалкую жизнь, они то и делают, что плачутся на судьбу.

Первосвет пока ещё не мог сообразить, что именно пытается рассказать отец. Парень молчал и слушал, глядя, как вверх поднимаются тонкие струйки дыма из его трубки.

Окатий же потупил взор. Лоб прошили глубокие морщины, делающие его похожим на вспаханное поле.

— Трусы живут долго. Смелые же порой гибнут молодыми. Иногда и непобеждёнными, — проговорил отец.

— Смелые? — переспросил Первосвет. — Разве все они гибнут? Неужто никому из них не достаётся «награды» от богов?

Окатий тяжко вдохнул и ответил так:

— Когда к нам с матерью пришла весть о гибели целого аллода… аллода Клемента ди Дазирэ, то я в тот день вдруг понял, что ещё не прошёл всех испытаний. Все эти сражения, походы… все труды на наших землях… пашнях… тяжкая, почти нескончаемая работа по хозяйству… Я понял, что это всё было не то. Венцом испытаний — была семья. Я ведь не боялся смерти, не боялся схватки, не трусил перед лицом врага… каким бы тот не был — орк, хадаганец… разбойник из местных лесов… грабитель или вор… Я не боялся выступить перед зажравшимися аристократами на городском вече… И думал, что победил, что боги наконец-то дали мне «награду», как ты вот верно её назвал. Это семья: жена, дети… и сын — продолжатель рода.

Отец резко замолчал. Он долго-долго тёр переносицу, тем самым пытаясь отогнать жгучую боль подступивших слёз. И когда он справился с этим приступом, тогда продолжил, но уже чуть глуховатым голосом:

— И вот пришла весть. Аллод пал, все его жители погибли в Астрале. Это было так неожиданно… как подлый удар под дых. Я в тот день пошёл в церковь. И долго… очень долго стоял перед образом Сарна… и Святого Тенсеса… бродил среди Великомучеников… Хотел им помолиться, хотел поговорить… но сам понимал, что никто из них не ответит.

— Ты думал, что это испытание? — осторожно спросил Первосвет.

— Я думал, что это кара.

— За что?

Первосвет заметил, как бледнеет отец, как сужаются его губы, как стынет взгляд…

Чего он боялся? Какого наказания? За какие грехи? — парень потёр глаза, не будучи в силах сообразить, отчего они вдруг запекли.

— Мы тогда расположились у болота. Хорошо там укрепились. Выбить оттуда нас не могли. Н-да… Тех двоих звали Охрим Будила и Демид Большой… Хотя это не важно, в общем… Они были хорошие ребята. Оба очень смелые, бесшабашные. Не раз в бою показывали свою сноровку… умение… Труса не праздновали… Я их давненько знаю… знал…

Окатий поглядел на ладонь правой руки. Поглядел так, будто в ней что-то было. Его голос стал тусклым, блеклым, но он продолжал говорить:

— А тут… Мне было трудно читать приговор… Они, понимаешь ли, достали где-то самогон…

— И что? — не понял Первосвет.

— Будучи в дозоре, прозевали пластунов… были пьяные… ничего не увидели… А те вырезали четверых ратников… Спрашиваю у отряда, мол, кто исполнит… Гм!..

Окатий засопел. Вытер накатившие капли пота и кинул на сына осторожный взгляд. Украдкой, будто затравленный хищник.

— Кто? Все молчат… все… Снова спрашиваю и снова тишина… Я вытянул меч и сам… Вот так, сынок! Гм!.. Так надо… все понимали, но никто не хотел… Вот так…

Он вообще-то хотел рассказать совсем иную историю, но в который раз вспоминая её, густо краснел. Его глаза трусливо бегали с предмета на предмет. Разум застилал белый туман… а в ушах всплывал тот хриплый надрывный девичий крик… и хохот здоровых молодых мужиков…