В крови

Сто двадцать с лишним тысячархангелов прошло,Любому из живущихпришлось немало вынести.Где Нуширван великий,где Сулейман премудрый?Исчезли трон Джемшидаи все иные дивности.Не хвастай: много златаи много денег есть,

И много сел богатыхв моих владеньях есть,На свете смерть–разлука,куда ни день их, есть. —Мир без тебя устроен,сказать по справедливости.К пророку я взываю —свершить стремленья дай,Ворот моей надежды,молю, не закрывай,Несчастного Вагифа

забвеньем не карай:Слуга не без провинности —хозяин не без милости[6].

Сенем жадно слушала стихи, в смятении глядя то на отца, то на поэта: впрочем по лицу хана видно было, что он уже несколько смягчился. Наконец стало ясно, что хан сменил гнев на милость, и у Сенем отлегло от сердца. Повелитель Карабаха долго пребывал в молчании, потом махнул рукой и Вагифа отпустили.

Поэт остался на свободе, зато сердце Сенем–ханум оказалось в плену; теперь оно билось лишь для Вагифа. Все дни ханская дочка проводила у окна в одной из верхних комнат, разглядывая прямую улицу, ведущую от дворца к мечети и далее в махаллу Саатлы, затерянную на западной окраине города; сердечный огонь, который разгорался в ней от каждой строки Вагифа, девушка пыталась погасить слезами…

Как–то раз, прохаживаясь по цветнику, разбитому перед его скромной мазанкой, Вагиф заметил парня с ношей на голове, выглядывавшего из–за садовой ограды.

— Дядя, не скажешь, где живет Молла Панах Вагиф?

Вагиф, удивленный, подошел к забору.

— Здесь он живет, а что?

Парень усмехнулся, молча отворил калитку, снял с головы покрытое шелком блюдо, отдал его матери Вагифа и, не спеша, стал объяснять, зачем явился.

— Сынок! — раздался вдруг из дома голос матери. — Иди–ка сюда! Ханская дочь Сенем–ханум прислала тебе фрукты в подарок!

Вагиф приподнял шелк, прикрывавший серебряное блюдо: на золотом блюдце красовались два спелых персика.

Вагиф был рад безгранично. А мать его, хоть и была польщена столь высокой честью, обеспокоилась:

— Ох, сынок, как же нам теперь быть? Опозоримся мы, пустую–то посуду не вернешь, а что у нас есть, чтоб ханскую дочь одарить? — Женщина пригорюнилась, раздумывая. — Сынок! У меня пара джорабов припасена, давно еще связала, может их послать? А?

Вагиф молчал, понимал, что положение создавалось нелегкое, а мать его продолжала раздумывать вслух:

— Футлярчик для расчески у меня есть… Красивый… Еще духи в сундуке припрятаны, твой отец–покойник из

Шираза привез… И пемза для ног, в серебро оправленная… Тоже из моего приданого, отец в Тебризе покупал… Что–нибудь из этого пошлем, а?

Вагиф, ничего не ответив, вышел в садик. Под грушей разложен был палас и небольшой тюфячок. В свободное время поэт обычно усаживался здесь и писал — бумага и пенал всегда лежали под подушкой. Вагиф сел, подумал и положил на колено дощечку с листком голубоватой бумаги. Камышовое перо проворно забегало по бумаге, то и дело окунаясь в чернильницу. Скоро стихи были готовы. Вагиф положил листок на блюдечко, где прежде лежали персики, и отдал посыльному.

Сенем–ханум с нетерпением ожидала возвращения слуги. Наконец тот явился, Молла Панах Вагиф прислал ей письмо, письмо это лежит внутри, на блюдце. Девушка нетерпеливо сдернула с блюда шелковое покрывало — письма не было. Обыскали двор, дорогу, по которой шел посыльный, письмо не находилось. Разгневанная и огорченная, Сенем хотела уж было послать парня обратно. Но письмо нашлось, один из слуг поднял его на лестнице и отнес хану. Вне себя от гнева читал Ибрагим–хае дерзкие строки:

Нам та, что слывет образцом доброты,Два чуда небесного сада прислала,

Два спелых плода из теплиц красоты,Приятных для вкуса и взгляда, — прислала.…Скажите же той, чьи уста как рубин,Ланита — хрусталь, грудь — цветущий жасмин,С таком мы восторге, как если б ШиринНам ценности рая и ада прислала.…Аллах! Кто сказал ей, что жаждет плодов,Что болен такой–то от долгих постов?Всю жизнь я, Вагиф, посвятить ей готовЗа то, что она нам усладу прислала[7].