В круге последнем

Пройдя по следам многих былых революций: древних, английской, великой французской 1789 года, Парижской Коммуны, — я старалась познать чувства поднявшегося на борьбу народа. Революция — это вопль отчаяния, прорыв долготерпения. Победа несет восставшим ощущение пьянящей радости. Счастливые преисполнены гуманности и добра. Так было и в октябре 1917 года в России.

Я перелистываю архивные документы (фонд 143, опись 1, дело 66). В них отчет о процессах революционного трибунала в Северной области со дня основания по 1 июня 1918 года. Вот несколько документов, взятых наудачу: «Макаров И. обвиняется в призыве к неподчинению рабоче-крестьянскому правительству. Дело разобрано 1 марта 1918 года. Приговор: объявить общественное порицание и присудить к общественным работам в течение недельного срока». «Григорьев В. — по обвинению в непочтительном отзыве о рабоче-крестьянском правительстве. Рассмотрено дело 17 апреля 1918 года. Считать по суду оправданным». И таких свидетельств эпохи великое множество.

Все первое полугодие 1918 года большевики, несмотря на коварство левых эсеров, также участвовавших в правительстве, и провоцирование напряженности с продовольственным снабжением, проявляли мягкость в приговорах военных трибуналов. Они ограничивались часто штрафами, порицанием и недолгими общественными работами. А враждебные свергнутые группировки готовились к смертельной схватке. Преступления следовали одно за другим: в июне был убит В. Володарский. Начался и потерпел полное поражение левоэсеровский предательский мятеж. Террор, развернутый эсерами и другими недругами революции, провокационное убийство ими немецкого посла Мирбаха усложняли международное положение молодого Советского государства.

30 августа 1918 года в самое сердце партии вонзилась пуля — тяжко ранили Ленина. В тот же проклятый день вероломно убили М. Урицкого.

В ответ на белый террор большевикам не оставалось иного средства, как грудью и огнем защитить революцию и своих борцов и объявить о суровых карах. Но уже в первую годовщину Октябрьской революции была объявлена широкая амнистия. В состав Северного ЧК, например, ввели одну из интереснейших, блестяще-образованных и безупречных большевичек — Е. Д. Стасову. Как и ее дядя, выдающийся критик-искусствовед В. Стасов, Елена Дмитриевна была отличной пианисткой, лингвистом, социологом. Я хорошо знала эту многогранную большевичку, сохранившую и в 90 лет ясность ума, чувство справедливости и доброты. В своих воспоминаниях о работе в ЧК она пишет: «Раз в неделю я сутки дежурила в Чрезвычайной Комиссии как член Президиума. Обязанности мои в основном заключались в проверке списков арестованных и в освобождении тех, кто случайно попал в эти списки».

В «Архипелаге Гулаг» А. Солженицын спрашивает меня, лакала ли я тюремную похлебку из банного таза вдесятером. «И в толкучке над банным тазом вы бы думали только о родной партии?» (стр. 135).

Да, я прошла несравнимо более тяжкий путь заключения, чем Солженицын. Из 20 лет более 7 была в тюрьме, из них 3 года, кстати, в том самом Владимирском ТОН’е, о котором пытается весьма неправдоподобно писать Солженицын. Это и дает мне право опровергать Солженицына, возводящего ложь. Реабилитирована также я была значительно позже Солженицына, в конце 1956 года.

Возвращаясь к «Архипелагу Гулаг», я не могу не возмущаться тем, что автор хулит советских людей, весь народ и самое высокое в душе человеческой — Идею. Солженицын не скрывает своей ужасающей концепции. На странице 247 читаем: «Благословенны не победы в войнах, а поражения в них. Победы нужны правительствам, поражения нужны народу. После побед хочется еще побед, после поражения — хочется свободы — и обычно добиваются».

Чудовищное признание. Я содрогаюсь, вспоминая лес фашистских виселиц, Освенцим, Бухенвальд, Бабий Яр, белорусские стертые с поверхности земли села и всюду могилы и кровь, стенания и казни…

Солженицын сбрасывает одну за другой маски. Холодеет сердце, когда читаешь его исполненные бездушного цинизма обращения к американцам и европейцам, отказавшимся спасти власовских изменников. «В своих странах, — объявляет Солженицын на стр. 265, — Рузвельт и Черчилль почитаются как эталоны государственной мудрости. Нам же в русских тюремных рассуждениях выступала разительно — очевидно их систематическая близорукость, и даже глупость»…

Книга «Архипелаг Гулаг», написанная плохим языком, в напыщенно-вычурном стиле, — это кредо человека с малюсеньким историческим кругозором, ошалевшего от честолюбивых завихрений и бессильной ярости.

Галина СЕРЕБРЯКОВА. (АПН).

Ползком на чужой берег