В Крыму

Молодой танкист-водитель думал о том, что, может быть, больше не придется увидеть майора. Но вышло иначе. Танкист увидел майора в Ялте.

— Как же вы оказались здесь, товарищ майор? — спросил танкист. — Даже нас обогнали!

Козиков улыбнулся и ответил, посмотрев на снежный хребет Яйлы:

— Вон оттуда.

Через Яйлу пришел отряд на южное побережье. На веревках спускали бойцы пулеметы с обрывов. Острые камни раздирали до крови ладони. Но отряд перевалил Яйлу и появился в Ялте так внезапно, что немцы приняли его за партизан. Тем более, что партизаны действительно неожиданно нападали отовсюду.

* * *

Конец Аутской улицы. Переулок Чехова — великого русского писателя. За железной оградой — белый домик. Кипарисы бросают на него длинные тени. Калитка, которую открывал когда-то Антон Павлович, дорожка к двери. На медной табличке выбиты буквы: А. П. Чехов.

Домик немного пострадал от немецкой бомбардировки. Мы увидели следы осколков на его стенах, в нескольких окнах — острые зубцы разбитых стекол.

Нас встретила радостно взволнованная сестра писателя Мария Павловна Чехова.

— Как хорошо, — сказала она, — что вы пришли, какой светлый день! Ведь они бы все разрушили, если бы вы задержались.

Но Марии Павловне не хочется говорить сегодня о горестях и лишениях, которым она стойко подвергалась, чтобы сохранить дом-музей. Обаятельная в приливе сил, она водит нас — первых посетителей музея Чехова в освобожденной Ялте — по комнатам, где жил писатель. Вот его рабочий столик, на стенах — полотна Левитана, которые принесли в ялтинский домик всю Россию с тихими рощами, кладками через чистые ручьи и таинственные заводи, синим небом, где не утихают песни птиц.

Вот телефон, такой трогательно-старомодный, но по этому телефону Чехов говорил даже с Художественным театром в Москве. Мария Павловна показывает, как он эта делал, подражая его манерам и голосу.

В музей возвращалась жизнь.

В своей комнате Мария Павловна достает из укромного, ей одной известного, места, газету «Известия» довоенного года с большим портретом Иосифа Виссарионовича Сталина. Она спрятала портрет в тот день, когда в Ялту пришли враги. И вот вновь на столике — портрет вождя. Тяжелое, страшное время прошло.

Нам удалось при помощи начальника гарнизона Ялты генерал-майора Горбачева и партизан разыскать техника-строителя, стекольщиков и всех, кто требовался для того, чтобы быстро привести домик Чехова в порядок…

Мария Павловна вышла проводить нас в сад, где яркие блики солнца играли даже в густых, вечно темно-зеленых ветвях кипарисов.

— До свидания, Ялта!

Севастополь, мы идем!

Немцы во многом просчитались, нападая на нашу Родину. Но больше всего просчитались они в оценке советского человека.

На свете нет солдата, который мог бы вынести столько испытаний, сколько вынес советский боец. В огне, перед смертью, в разлуке с родными он, самый стойкий боец, не терял веры в победу.

Нет на свете солдата, который сражался бы за родную землю с такой любовью к ней, как советский боец. Больше всего предан он отчизне-матери.

Нет на свете солдата, который ненавидел бы врага так, как советский боец. Он не прощает зла.

Родина научила нас не бросать слова на ветер. Покидая руины Севастополя, — бессмертного города, который 250 дней сдерживал врага, оставляя родной Севастополь, где на площади, среди огня и дыма, возвышался памятник Ленину, — бойцы клялись:

— Мы вернемся!

…В мае 1944 года под Севастополем, взбираясь по крутой тропинке на высоту, с которой видно было, как дымились скаты Сапун-горы, изрытой немецкими траншеями, и как наши танки шли в атаку на совхоз «Большевик», утонувший в черных клубах сплошных разрывов, я встретил лейтенанта Михаила Владимиренко. На его груди среди других наград была медаль «За оборону Севастополя». Зеленая ленточка выцвела от времени, проведенного в боях и походах.

Лейтенант Владимиренко, стройный, с красивым лицом, выражающим прямоту и упорство, смотрел на Сапун-гору. Рядом с ним стояли два бойца в касках. Он рассказывал им о Севастополе.

Два года эти места жили в его памяти. Теперь они перед ним. Как ни трудно было, он пришел.

— Здравствуй, Севастополь!

Он все помнит. Он за все отомстят.

Вон там, за Балаклавой, он оборонял Севастополь и там пережил день, когда немцы семнадцать раз атаковали горстку его бойцов, и он дрался, как в аду, задыхаясь от гари и усталости, но не отошел ни на шаг.

В последний день обороны города, у Графской пристани, на руках лейтенанта умер красноармеец Панарин, израненный осколками бомб. Он был очень сильным: в рукопашных схватках на Сапун-горе в тот памятный день Панарин убил своим штыком тринадцать гитлеровцев. Тяжело раненный, он отчаянно боролся со смертью и умер с открытыми глазами, как будто до конца хотел видеть Севастополь.

Когда лейтенант думал о Севастополе, перед ним вставал Панарин. Казалось, все это время он говорил:

— Мы с Севастополем ждем вас. — И вот теперь лейтенант Владимиренко рассказывал бойцам своего взвода о Севастополе, о Панарине, чтобы они дрались за город так же, как Панарин, чтобы ничто не могло остановить их.