В лабиринте секретных служб

В мансарде отеля «Лютеция» вокруг ефрейтора Шлум-бергера молча стояли, стараясь не мешать, Томас Ливен, педантичный, до блеска выбритый капитан Бреннер и сдержанный оберет Верте. В 21 час 20 минут Лондон прекратил передачу. В старинной романтичной мельнице на берегу Гройце ее текст расшифровали руководители «Макки Грозан». Он гласил: «Соловью-17. 1 августа между 23 и 23.15 самолет сбросит в контейнере пластиковую взрывчатку. 4 августа ровно в 00.00 взорвите мост у Гаргилезе». Когда партизаны прочли расшифрованную телеграмму, все заговорили разом. Молчала только Ивонне, сидя перед приемником и держа руки на ключе. Она думала об этом необычном капитане Эверте, которому она не верила, но чувствовала, что встретится с ним когда-нибудь. Голоса мужчин стали громче. Ивонне испугалась. Спор между бургомистром, горшечником и профессором разгорался с яростью. Бургомистр стукнул о стол:

— Это моя территория! Я ее знаю, как свои пять пальцев! Я настаиваю на руководстве операцией по взрыву моста.

Профессор спокойно возразил:

— Здесь не стучат кулаком по столу. Операцией будет руководить лейтенант Велле. Он специалист по взрывам. Выбудете выполнять все, что он скажет.

— Вы меня обижаете, — горячился бургомистр. — Кто создал «Макки Грозан»? Я, Роу и несколько крестьян.

— Да, — кричал Роу, — местные жители. Вы все примкнули позже!

Ивонне заставила себя не думать о капитане Эверте. Она холодно произнесла:

— Прекратите спор! Все будет так, как сказал профессор. Правильно, что мы позже примкнули. Мы внесли организованность, благодаря нам получен передатчик, я радистка.

Бургомистр и горшечник замолчали и через голову Ивонне посмотрели друг на друга. В их взгляде была хитрость старых крестьян.

1 августа 1943 года в 23 часа 10 минут британский бомбардировщик с немецким экипажем сбросил в квадрате 167 контейнер с английской пластиковой взрывчаткой. 2 августа на электростанции около Гаргилезе появился некий советник Хайнце из организации Тодте в Париже и обговорил с немецкими инженерами все мероприятия на случай взрыва моста недалеко от плотины. 3 августа Хайнце посетил местного коменданта и передал ему указание о том, чтобы 4 августа в 00 часов 00 минут в районе моста не было немецких патрулей.

4 августа в 00 часов 00 минут мост взлетел на воздух. Человеческих жертв не было.

5 августа в 21 час ефрейторы Шлумбергер и Радац потели перед своими аппаратами. Около них стояли: Томас Ливен, оберет Верте и капитан Бреннер. «Соловей-17» точно вышел на связь. Шлумбергер, записывая, говорил: «Сегодняу ключа не девушка, а мужчина». «Соловей-17» долго, очень долго передавал телеграмму, казалось, ей не будет конца. Венец еще принимал текст, а берлинец уже расшифровывал начало. Первая часть текста гласила: «Операция „Мост“ выполнена в соответствии с заданием. Мост взорван. В операции участвовали 20 человек. Лейтенант Велле перед операцией сломал ногу, лежит у друзей. Передачу ведет Эмиль Роу. Профессор Дебо и Ивонне находятся в Клермон-Ферране». Верте, Бреннер и Томас читали, заглядывая в текст через голову Радаца. «Круглый идиот, — думал Томас, — почему он называет настоящие фамилии?» Но прежде, чем Томас смог что-либо предпринять, он почувствовал, как ефрейтор Радац наступил ему на ногу. Выражение немого удивления стояло в глазах берлинца. В это мгновение Шлумбергер передал ему еще листок, на который Радац смотрел, не желая брать.

— Что происходит? — крикнул, подходя, Бреннер.

— Я, я ничего, — прошептал берлинец. Бреннер вырвал лист из его рук.

— Дайте сюда, ефрейтор! — Он держал лист перед глазами, его очки поблескивали.

— Послушайте, герр оберет!

Томас почувствовал, как ледяная лапа схватила его за сердце, когда он услышал то, что читал Бреннер: «Мы просим об операции сообщить генералу де Голлю и довести до него сведения о наиболее мужественных и храбрых из нас. Поощрения и награды укрепляют наш боевой дух. Главная заслуга во взрыве моста принадлежит бургомистру Газе и Эмилю Роу из Гаргилезе. Кроме них, в операции отличились…» Шлумбергер отупело, смотрел в свой блокнот.

— Принимайте дальше, — закричал Бреннер и повернулся к Томасу — Герр зондерфюрер, вы говорили, что мыничего не можем предпринять против партизан, так как они скрываются под псевдонимами. — В голосе капитана звенел металл. — Сейчас мы будем знать их подлинные фамилии.

В Томасе все перевернулось. «Эти болваны, круглые идиоты. Я всегда думал, что только мы, немцы, такие, но французы тоже не лучше. Напрасно, все рухнуло!» Оберет Верте, поджав губы, тихо приказал:

— Покиньте комнату, герр Ливен!

— Герр оберет, я прошу, — Томас оборвал фразу, таккак по глазам полковника понял, что ничто не может на него повлиять, пропало, все пропало из-за дураков, которые хотят после войны покрасоваться с бляшками на груди. Через пять минут ефрейторы окончили сеанс и вышли в холл, где их ожидал Томас. У Шлумбергера было такое выражение лица, как будто он хотел заплакать.

— Этот дурак не останавливается, он назвал уже 27 фамилий, — сказал ефрейтор.