В лаборатории редактора

Была такая пора в жизни Льва Толстого, когда он показывал все им написанное Боткину, Тургеневу, Аксакову, Дружинину, Некрасову, Фету. Он далеко не всегда соглашался с произнесенным суждением, но для него оно было существенно. С мнением этих литераторов он считался. После отзыва, который дан был о повести «Погибший» Некрасовым (в то время редактором журнала «Современник»), Толстой создал новый ее вариант. В другую пору своей жизни он постоянно советовался со Страховым; впоследствии с Чертковым. Перестанем ли мы от этого считать его самобытнейшим и гениальнейшим Львом Толстым? Самобытность свою Лев Толстой отстаивал весьма энергически, но испытывал потребность повергать ее на рассмотрение дружеских и взыскательных глаз.

С необыкновенной художественной силой объяснил эту писательскую потребность Тургенев. Сообщая своей приятельнице о том, что работа над романом «Отцы и дети» идет к концу, он писал:

«Теперь я сам никакого суждения о нем не могу иметь: я знаю, что я хочу сказать – но я решительно не знаю, сколько мне удалось высказать… Автор никогда не знает – в то время как он показывает свои китайские тени – горит ли, погасла ли свечка в его фонаре. Сам-то он видит свои фигуры – а другим, может быть, представляется одна черная стена»[362].

И на эту невозможность знать самому жаловался мастер, за плечами у которого были уже годы и годы победоносного труда, успеха, славы!

Писатели прошлого оставили нам в своей переписке высокие образцы критического и редакторского искусства.

Настоящим шедевром было, например, письмо Жуковского к Вяземскому по поводу стихотворения «Вечер на Волге». Мало того, что Жуковский строжайшим образом проредактировал стихи младшего собрата (внося свои предложения от лица Богини, чье имя Критика), – он произвел всю тончайшую редакторскую работу над стихами – в стихах, изложил все свои требования и предложения – в стихах.

Благоухает древТрепещущая сень! Богиня утверждает(Я повторяю то́, поэту не во гнев),

Что худо делает, когда благоухаетТвоя трепещущая сень!Переступившее ж последнюю ступеньНа небе пламенном вечернее светило —В прекраснейших стихах ее переступило.Да жаль, что в точности посбилось на пути; Нельзя ль ему опять на небеса взойти,Чтоб с них по правилам грамматики спуститься,Чтоб было ясно все на небе и в стихах?……………………………………………………

Огромные суда в медлительном паренье…Запрещено, мой друг – и нечем пособить! —Указом критики судам твоим парить:Им предоставлено смиренное теченье;А странное столбы на них —Простым словцом: и мачты ихСама своей рукой богиня заменила!……………………………………………………

Покаты гор крутых! – не лучше ли пещеры?Воспрянувших дубрав! – развесистых дубрав,Или проснувшихся! Слова такой же меры,А лучше! В этом вкус богини нашей прав!……………………………………………………О двух других стихах – прекрасных, слова нет —Ни я, ни критика не знаем, как решиться:В них тьма, но в этой тьме скрывается поэт!Гремящих бурь боец, он ярости упорнойСмеется, опершись на брег, ему покорной!

Боец не то совсем, что ты хотел сказать,Твой гений, бурь боец есть просто бурь служитель,Наемный их боец, а мне б хотелось знать,Что он их победитель!Нельзя ли этот стих хоть так перемарать:Презритель шумных бурь, он злобе их упорнойСмеется, опершись на брег, ему покорной?Презритель – новое словцо; но, признаюсь,Не примешь ты его, я сам принять решусь![363]

Всем известны письма Чехова Горькому: беседы зрелого писателя с молодым. Такие беседы очень характерны, типичны для Чехова. Изо дня в день, постоянно, читал он чужие рассказы, напечатанные и ненапечатанные, умелые и беспомощные. И критиковал их как профессиональный редактор.