В лесах Пашутовки

Среди них и герой моего рассказа — один из «вернувшихся». Он стоит, опершись плечом на колонну как раз напротив меня. Это человек лет сорока — сорока пяти. Нельзя сказать, что он принадлежит к старшему поколению собравшихся здесь. Большая часть членов нашей общины могли назвать себя молодыми лет эдак пятьдесят тому назад. Меж этими стариками мой герой выглядит если не юношей, то вполне крепким молодцом. Настоящих юношей в этом истекающем потом зале, увы, нет вообще. Настоящие юноши находятся снаружи.

Кантор выдает особенно удачный отрывок, и мы с моим героем реагируем почти одинаково, одновременно открывая глаза от полноты чувств. Он явно не принадлежит к миру религиозной общины… или, говоря точнее, трудно определить, к какому миру он вообще принадлежит. Одет не по моде, небрежно и, мягко говоря, не слишком аккуратно. На дворе месяц сиван, начало июня, но погода выдалась на удивление жаркая. Тем не менее на голове у этого чудака мятая старая шляпа, рваная настолько, что какой-то грязный лоскут свешивается сзади подобно лисьему хвосту. Шляпа сдвинута на затылок, открывая моему взгляду чистый белый лоб и раскрасневшееся лицо с ранними морщинами. Между ними поблескивают капельки пота. Они скатываются по долинам щек, задерживаются в морщинах, как в складках овражистой местности, и падают на пол.

Но шляпа — не единственно замечательная часть его облика. Костюм… Что ж, лет двадцать пять — тридцать назад он, видимо, мог считаться приличным. Сейчас же… Оставим в стороне тот факт, что мода успела смениться как минимум десять раз. Допустим даже, что у нас заложен насморком нос и мы не чувствуем острый запах нафталина, идущий от пиджака и от брюк. Нет, проблема этого костюма заключается не в запахе и не в моде, а в том, что, невзирая на нафталин, он успел накормить собой не просто несколько поколений, но целую цивилизацию моли.

Обувь не уступает костюму: вряд ли человек в такой обуви может с уверенностью смотреть в будущее. Один из башмаков вовсе без каблука, зато второй демонстрирует рваную рану по всей длине фасада или, что называется, всем своим видом «просит каши». Трудно представить, как можно передвигаться в такой обуви, не хромая на одну ногу и не загребая дорожный мусор другой. Все это вместе — шляпа, костюм и башмаки — выглядит более чем странно. Откуда он такой взялся, хотел бы я знать…

«Благословенно имя Властелина мира!» — слышится голос кантора. Уважаемые люди общины стоят на биме[42], и в руках у них свитки Торы. Все присутствующие смолкают, объединенные общим торжественным настроем. Да откроется мое сердце для радости Торы, да исполнятся все мои пожелания и сердечные мечты всего народа Израиля, да свершится все к лучшему, к счастливой жизни, к мирному миру! Боль и слезы звенят в голосе поющего. Трижды произносит он древнюю арамейскую молитву; берущий за душу напев разливается по залу — подарок от человека Небесному Отцу его.

Да свершится воля Твоя, и распахнется сердце мое…

Да исполнятся наши мечты…

Слезы выступают на глазах у мужчин, с женской половины слышится плач. Обернутые в молитвенные покрывала, неподвижно стоят старики на биме синагоги. Бережно, как младенцев, держат они на руках святые свитки Торы.

И снова попадается мне на глаза мой герой. Бледный как смерть, стоит он у колонны, и взгляд его устремлен в пол. Голос кантора взбирается все выше и выше, завершая молитву на совсем уже немыслимой ноте. В зале слышится общий глубокий вздох; люди какое-то время потрясенно молчат, затем качают головами.

— Артист! — восхищенно бормочет мой сосед.

— Нет другого такого, — подтверждает другой.

Эти очень пожилые люди знают, о чем говорят. Не раз приходилось им слышать и великого Сироту, и не менее знаменитых Ройтмана и Минковского, но сегодня им кажется, что такого великолепного исполнения еще ни разу не звучало в стенах наших синагог.

— Он уезжает в Америку… — по секрету шепчет третий старик.

Зато четвертый решительно не согласен с предыдущими мнениями и в подтверждение принимается подробно рассказывать о необыкновенном происшествии, которое некогда имело место в славном городе Кременчуге. Да-да, это было сорок лет назад… Так вот, один знаменитый кантор…

На биме готовятся к чтению главы из Торы. Не слушая соседей-стариков, я снова наблюдаю за странным чудаком у колонны. Он стоит неподвижно. Капельки пота и слез блестят на бледном лице. И вдруг, словно вспомнив о чем-то, он оборачивается к большим настенным часам, которые висят над дверью синагоги. В глазах моего героя появляется выражение тревоги, и он начинает быстро пробираться к выходу.

3