В литературной разведке

И, когда теперь вчитываешься в эти заметки и статьи, то улавливаешь общую для уральских газет того времени позицию, отмечающих не только литературные заслуги Достоевского, но, прежде всего, его лицо политического борца и страдальца.

«Уральская жизнь» опубликовала статью Прикамского.

«Он был властителем дум русского общества, — писал автор, — по своему влиянию в истории русского правдоискания. Он напоминает другого великого писателя — недавно покинувшего мир — Толстого».

Здесь примечательно сравнение Достоевского с Л. Толстым. Действительно, еще в конце XIX века в мировой литературной критике имена этих великих русских писателей были поставлены рядом по силе влияния их произведений на читателей и писателей, ибо почти одновременно за рубежом появились «Война и мир», «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Идиот» и оказали огромное воздействие на мировую литературу.

Эта же газета дает целую полосу о Достоевском, сделанную с большой любовью к его памяти. Особенно выделяется вдохновенный очерк «Поэт страдания», написанный Владимиром Носом, позднее известным советским читателям под псевдонимом — Владимир Юрезанский. В своем очерке — интересном и своеобразном, дающем психологический портрет Ф. Достоевского, автор также касается значения его творчества в русской и мировой литературе.

«Есть человеческие лица, на которые стоит раз взглянуть, чтобы неизгладимо запечатлеть их на всю жизнь, — пишет В. Нос. — Они встречаются редко, как исключения среди общего фона многих, но чрезвычайно однообразных, в сущности, лиц. На них лежит особая тень, какой-то тайный знак, делающий их отличимыми и непохожими на все прочие: какой-то духовный особенный свет освещает их изнутри, все черты сливает в одну цельную гармонию — стройную, яркую и незабываемую. У Достоевского именно такое лицо: тихое, глубоко задумчивое, жуткое»{3}

.

Затрагивая личную жизнь писателя, полную лишений, автор очерка утверждает, что тяжелые переживания, выпавшие на долю Достоевского, привели к более глубокому познанию им человеческого страдания, помогли ему понять социальные противоречия и правдивее отразить их в своих художественных произведениях.

«Та огромная, титаническая мощь пророческого вдохновения и экстаза, какой достигает Достоевский в своих романах-трагедиях, то глубокое знание и проникновение в сокровеннейшие тайники душ человеческих, какими обладает этот гений, беспримерны не только в русской, но, пожалуй, во всей мировой литературе. Он спустился в неимоверные глубины, приблизился к такой черте, дальше которой с ограниченными человеческими силами идти уже невозможно. Чтобы переступить эту черту, нужно перемениться, физически стать выше человека, богоподобнее».

Очерк этот написан как бы на одном поэтическом дыхании и с таким искренним чувством, что и теперь, читая его, ощущаешь живое биение сердца автора, влюбленного в писателя, покоренного силой его гения.

Автор очерка заявляет, что Достоевский еще не разгадан, что его творческий гений до конца не понят и не уяснен. И совсем пророчески звучит концовка: