В любви и боли. Противостояние. Книга вторая. Том 2

– Я хочу… это сделать… – солгать проще, да, Дэнни? Разомкнуть слипшиеся губы и выдавить почти упрямым голосом свою принятую волю, соврав в глаза лучшему другу?

Мне всегда было интересно. Алекс знал, что я лгал ему на тот момент? Он же не из тех людей, кого так просто обвести вокруг пальца. Он будет видеть тебя, твою истинную сущность насквозь, чтобы ты при этом не говорил, и как бы не обманывался сам. Или он на самом деле хотел это сделать во что бы то ни стало, даже если я пойду на попятную, сдамся раньше времени и отступлю? Обычная игра на сознании пациента, который решил обмануть своего лечащего врача? Кто кого? Он или Ты?..

Разжать трясущиеся пальцы в волосах, очень медленно опустить руку к подтянутым к груди коленям, попытаться сплести ее пальцы с перебинтованными эластичным бинтом дрожащими пальцами правой руки. И дышать при этом так, будто… ты уже перекрываешь доступ кислорода к моим легким, с потерей твоего дыхания у моих потрескавшихся губ.

Да, еб**ь!.. Мне страшно! Дико страшно, до одури, до ненормального желания закричать, взвыть, взмолиться, чтобы меня наконец-то оставили в покое и дали подохнуть в твоих фантомных ладонях, в твоем ядовитом ментальном коконе нежных объятий…

Выбить тебя физической болью или чем-то более существенным? Насколько глубоко пси-садист Алекса мог видеть твою сущность и прощупывать по ходу заблокированные проходы с невидимыми ни для кого лазейками? Как видно я его тогда реально не дооценивал.

– Ты уверен?.. – да, Дэнни, ты действительно так в этом уверен? Ведь это будет не какое-то лечение с "лоботомией", это будет настоящая борьба – война и буквально на смерть! Ты готов к принятию ее безоговорочной смерти в себе?

Лекс все так же сдержан и по-спартански невозмутим. Губы едва двигаются при последних словах.

Принял ли он в тот момент для себя выбранное им решение? Знал ли наперед, что я отвечу?

– В таких вещах никогда нельзя быть уверенным на все сто, Лекс! – ну, хоть какое-то подобие правды за последние десять минут. – Но в чем я сейчас абсолютно уверен, это в желании вернуть на свою шею ошейник. Почему ты снял его вместе с наручами?

Рейнольдз ответил не сразу. Взгляд в затемненных вечерними сумерками комнаты глазах ощутимо потяжелел. Казалось, отводя его в сторону от моего лица, он успел процарапать по моей глазной сетчатке шершавым гранитом.

– Потому что не знал, что будет после нашего разговора. На улице стоит такси. После того, что произошло утром… – не верю своим глазам, но Алекс сам сплетает пальцы собственных внушительных ладоней неспешным ленивым движением подуставшего психотерапевта. – Оставалось только два возможных варианта. Или послать тебя с твоими закидонами туда, где твое место, или, посмотреть, чем этот маразм закончится. По крайней мере, одну вещь я понял более, чем основательно. Отпускать тебя к сыну в подобном состоянии… это будет вопиющим преступлением, а не просто ошибкой! А на счет ошейника…

Неожиданно поднимается, все еще избегая зрительного контакта с моим перенапряженным взглядом, как бы по ходу степенных движений разглядывая окружающую панораму моих стесненных апартаментов.

– Не думал, что сегодня ночью ты будешь в нем здесь спать, как и в стенах этого дома. И сейчас не вполне убежден.

Посеревшая синева глаз Рейнольдза снова врезается придавливающим свинцом в мои немощные податливые зрачки. Это не поверхностное скольжение, это прессующее предупреждение, практически перехват за горло поверх других невидимых пальцев.

– Если ты действительно в этом уверен, хочешь этого сам, готов к этому, как и точно теперь знаешь, что больше не осчастливишь будущие сессии выходками подобными сегодняшней, тогда мы попытаемся начать все сначала. Только, боюсь, мне придется ужесточить некоторые пункты и правила. Теперь все будет в рамках Life Style и по настоящему! И ни одного даже жалкого намека на спонтанный каприз. Это мои последние и безоговорочные условия! Без шуток и дружеских поблажек!..

– Тогда ты понимаешь… что мой уход отсюда теперь возможен только с моим на то решением? Не ты должен снимать с меня ошейник, а я сам!

* * *

Life Style? Когда-то это словосочетание могло вызвать во мне чуть ли не истерическую дрожь с приступом панического удушья, теперь же… оно запускало во мне совершенно иные пси-процессы, вплоть до возбуждающего экстаза.

Моя проблема, как раба, самого определившего для себя Мастера заключалась в том, что мой выбор пал на настоящего садиста. При этом сам я по своей сути ни на грамм не являлся мазохистом, как таковым. Я пришел к Рейнольдзу за чистым наказанием, за физической болью, которая должна была воспитать во мне что-то большее, поверх въевшегося мне под кожу состояния разбитого, жалкого и убогого алкоголика. В жестких воспитательных мерах всегда была присуща своя обособленная черта. Кто-то действительно мог сделать из тебя нечто стоящее, чем ты был до этого все эти годы. А поскольку я не получал никакого кайфа от телесных наказаний, физическое воздействие, как мне тогда казалось, могло простимулировать дополнительным эффектом мое общее "перевоспитание".