В людских и лесных дебрях

Слишком много страшных вещей произошло в жизни этих двух людей, слишком суровой и тяжелой была их мука в течение ряда лет, чтобы могли они осмелиться открыть, друг перед другом души, полные мрачных переживаний и мыслей. Жили они, с дня на день избегая темной и мрачной области воспоминаний и не имея надежды на будущее, как не могло быть никакого будущего у этих двух людей, связанных брачными узами по приказу властей и лишенных права покинуть Проклятый остров.

Имея сына, могли ли они надеяться на лучшую долю? Но и на это не могли они рассчитывать, потому что детей из арестантских семей неохотно выпускали на континент, где смотрели на них, как на подонков общества, на париев, на особей из касты, покрытой вечным позором.

Впрочем, родители знали, что рожденный на Сахалине «вольный» гражданин, будет обязательно втянут в бурную, морально нездоровую жизнь Проклятого острова изгнания и муки, и станет тем или другим способом обитателем тюрьмы.

Однажды во время обеда внезапно отворились двери, и вошел какой-то человек, нет, призрак человека! Он был в лохмотьях, почти съеден насекомыми, весь в коростах и ранах, с покалеченными босыми ногами, с темным и истощенным лицом, лихорадочно сверкающими глазами, давно не знавшими сна. Вошел и, остановившись у порога, крикнул охриплым голосом.

— Сарынь…[25] Воды!

Хозяин и мои люди вскочили.

— Погоня? — упал короткий вопрос.

— Поручик Носов! — шепнул беглец. — Уже близко…

Установилось долгое молчание. Наконец Лысаков, еще ниже опустив голову, поднялся и воскликнул:

— Иди за мной…

Вышли. Спустя час Лысаков вернулся. Был он измазан в грязи, одежда была порвана в нескольких местах, как если бы пробирался через чащу, колючки и кусты.

— Уже? — спросил Каландаришвили.

Тот кивнул головой в молчании и уселся у стола.

Вскоре застучали копыта нескольких лошадей, и раздался сильный стук в дверь. Мы все вздрогнули.

— Открывай, открывай! — раздались голоса солдат.

Хозяин направился к дверям, но жена задержала его за руку и сказала твердым голосом:

— Переоденься и хорошо спрячь одежду и ботинки! Сама отворю.

Оба вышли из избы. Спустя минуту с громыханьем винтовок и тяжелой обуви, вошло несколько людей. Во главе их был небольшой рыжий офицер, Носов, с лицом, покрытым веснушками.

Он остановился и внимательно посмотрел на нас и, наконец, спросил шепеляво:

— Где Лысаковы?

Мои люди молчали, стоя в покорных и испуганных позах.

— Вышли, но вскоре будут! — ответил я.

— Ты кто? — бросил вопрос Носов, окидывая меня взглядом с ног до головы.

— А ты кто? — спросил я в свою очередь. — На тебе офицерские погоны, а болтаешь как хам… Наверное, украл где-то эти эмблемы офицерские, предписывающие вежливость и лояльность.

Он сразу смешался, наклонился, в его глазах мелькнул страх, поднял ладонь к фуражке и представился:

— Поручик Носов из гарнизона Погиби.

Последовало знакомство, при котором я подтвердил свою личность показанием документов с подписью Генерал-Губернатора и других высших чиновников Края.

Носов струхнул окончательно, но когда напился чаю с аракой, которая была при нем, снова стал наглым и невоспитанным. Он называл арестантов не иначе, как псами и канальями. Одного же из моих кучеров, который подвернулся ему под руку, внезапно ударил. Я поразился, что этот небольшой, худой человек одним ударом свалил на землю моего рослого крепкого, как дуб, кучера, из уха которого полилась кровь.

— Надеть всем кандалы! — приказал Носов.

Приказ выполнили в мгновение ока, после чего все, кроме меня, стояли уже с цепями на руках. Они были даже на маленьком Михалке, которого это, видимо, забавляло, так как он ожесточенно звенел кандалами, потрясая маленькими ручками.

— Тихо, ты, щенок! — заорал на него Носов и ударил ногой.

Мои помощники съежились еще более, а родители понуро смотрели в сторону разъяренного офицера.

— Обыскать весь дом! — проревел Носов.

Спустя несколько минут один из солдат принес найденную в овине одежду и ботинки Лысакова со свежими следами грязи.

— Был ли здесь кто-то? — спросил Носов.

— Нет! — прозвучал ответ.

Носов злорадно усмехнулся и поднял глаза на меня. Я подумал, что он начнет меня расспрашивать, но тот сориентировался, а может не хотел таким простым способом уладить дело.

— Ты видела здесь кого? — спросил он у хозяйки. — Ты? Ты? Ты?

Один за другим падали вопросы и звучал один ответ:

— Нет!..

— Отлично! — загоготал офицер. — Взять этого маленького щенка и всыпать ему пятьдесят нагаек!

Мое заступничество не помогло. Офицер показал мне книжицу с предписаниями для гарнизона и перечислением прав и способов наказания заключенных.

Солдаты схватили Михалку и выволокли его во двор. Родители страшно побледнели, и нервная судорога пробегала по их лицам. Когда раздался отчаянный крик ребенка, Лысаков поднял угрюмо глаза на офицера и шепнул:

— Не бейте ребенка, господин поручик, все скажу…

Этому шепоту ответили рыдания матери и нетерпеливый звон кандалов других арестантов.

— Хватит там! — крикнул офицер. — Перестать!

Солдаты ввели плачущего и воющего от боли Михалку.