В мгновенье ока

– Не кричи, Зелда. Мне и боязно, и любопытно, и жутко, и радостно. Пойдем-ка.

И подруги направились по дорожке туда, где старый склон уходил старыми ступенями вниз, в старый Голливуд, и вдруг почувствовали, как время описало вокруг них полукруг, – и вот уже на дворе стоял совсем другой год, потому что рядом ничего не изменилось, все здания остались такими же, как в тысяча девятьсот двадцать восьмом, дальние холмы выглядели совсем как в двадцать шестом, а ступени – как в двадцать первом, когда их только-только зацементировали.

– Прислушайся, Зелда. Вот, опять!

Зелда прислушалась, но вначале сумела разобрать только скрежет, похожий на треск сверчка, потом стон древесины и жалобы фортепьянных струн; тут один голос стал браниться по поводу этой холеры, а другой твердил, что он тут вообще ни при чем; вслед за тем по ступеням с глухим стуком поскакали шляпы-котелки, и сердитый голос бросил: «Опять из-за тебя влипли».

От изумления Зелда чуть не полетела кубарем вниз. Ухватившись за локоть Беллы, она всхлипнула.

– Это розыгрыш. Кто-то установил магнитофон или…

– Нет, я проверяла. Здесь только голые ступеньки, Зелда, голые ступеньки!

Пухлые щеки Зелды намокли от слез.

– Надо же, его собственный голос! Уж я-то разбираюсь, они – мои любимцы, Белла. Это Олли. Другой голос – это Стэн. А ты, как ни странно, в здравом уме!

Голоса звучали то громче, то тише, и наконец один из них вскричал:

– Эй, ты, не отлынивай!

У Зелды вырвался стон:

– Бог мой, какое чудо!

– Что прикажешь думать? – спросила Белла. – Как их сюда занесло? Это и вправду привидения? С какой стати привидения каждую ночь лезут в гору и толкают перед собой ящик? Объясни, какой в этом смысл?

Зелда окинула взглядом крутой склон и на мгновение прикрыла глаза, обдумывая ответ.

– А с какой стати привидения вообще куда-то лезут? Собирать дань? Вершить возмездие? Нет, наши – не таковы. Возможно, их подгоняет любовь, неразделенные чувства или что-то в этом роде. Согласна?

Сердце Беллы отсчитало пару ударов, прежде чем она ответила:

– Может, они не слышали этих слов.

– О чем ты?

– А может, слышали много раз, да не верили, потому что в прежние годы что-то у них случилось, какая-нибудь напасть или вроде того, а когда случаются напасти, все остальное забывается.

– Что

забывается?

– Как мы их любили.

– Им это было известно.

– Откуда? Мы, конечно, болтали друг с дружкой, но не трудились им лишний раз написать, или помахать, когда они проезжали мимо, или хотя бы крикнуть: «Мы с вами!» Как ты думаешь?

– Белла, о чем ты говоришь, они же не сходят с телеэкранов!

– Ну, это совсем другое. Теперь, когда их с нами нет, хоть кто-нибудь подошел к этим ступенькам, чтобы признаться в открытую? Что, если эти голоса – вернее сказать, призраки или уж не знаю кто – обитают здесь годами, каждую ночь ворочают ящик с пианино, и ни одной живой душе не приходит в голову шепотом, а то и в полный голос дать им знать, как мы их любили все эти годы. А почему, собственно?

– В самом деле, почему? – Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.

– Если я права, – сказала Белла, – и если ты со мной согласна, нам остается только одно…

– Нам с тобой?

– Ну да, кому же еще? Тише. Пойдем-ка.

Они сошли на ступеньку ниже. В тот же миг тут и там начали вспыхивать окна. Где-то раздвинули входную решетку и негодующе закричали в ночь:

– Безобразие!

– Что там за грохот?

– Вам известно, который час?

– Господи, – зашептала Белла, – теперь их услышали все без исключения!

– Этого еще не хватало! – Зелда стала озираться по сторонам. – Так можно все испортить!

– А вот я сейчас полицию вызову! – Наверху яростно хлопнула оконная рама.

– Ох, – выдохнула Белла, – не дай бог, нагрянет полиция…

– Ну и что?

– Все пойдет насмарку. Если кто и должен им сказать, чтобы они передохнули и не шумели, так это мы с тобой. Мы их не обидим, верно?

– Само собой разумеется, но…

– Никаких «но». Держись за меня. Идем.

Внизу все так же переговаривались два голоса, пианино заходилось в икоте; подруги осторожно спустились на ступеньку ниже, потом еще на одну, у них пересохло во рту, сердца колотились как бешеные, а непроглядная тьма пропускала лишь слабый свет фонаря у подножия лестницы, но он был так далеко, что загрустил в одиночестве, дожидаясь, пока запляшут тени.

Окна хлопали одно за другим, скрежетали дверные решетки. Того и гляди, сверху могла обрушиться лавина досады, протестующих криков, а то и выстрелов, готовая безвозвратно смести все и вся.

С этой мыслью подруги крепко обнялись, но обеих так зазнобило, что, казалось, каждая решила вытрясти из другой нужные слова в противовес чужому гневу.

– Зелда, не молчи, скажи им хоть что-нибудь.

– Что тут скажешь?

– Да что угодно! Они обидятся, если мы не…

– Они?

– Ты знаешь, о ком я. Надо их поддержать.

– Ладно, будь по-твоему. – Зелда опустила веки и замерла, подбирая слова, а потом выговорила: – Привет.

– Громче.

– Привет, – окликнула она, сначала тихонько, потом чуть громче.