В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

Платонов пытается совместить в своем творчестве видимость строго научного, т.е. "причинного" описания мира и некий более базовый прием, в более широких рамках характерный для поэзии и человеческого мышления вообще - отождествление подобного и парадокс.

ОТСТУПЛЕНИЕ В ОБЛАСТЬ ПСИХОПАТОЛОГИИ. Или немного злословия по поводу "мазохизма как эмоционального состояния русской души"

...Необъятные пространства России тяжелым гнетом легли на душу русского народа. Русская душа ушиблена ширью, она не ведает границ, и эта безграничность не освобождает, а порабощает ее! Над русским человеком властвует русская земля, а не он властвует над ней. Западноевропейский человек чувствует себя сдавленным размерами пространств земли и столь же малыми пространствами души. В душе его тесно, а не пространно, все должно быть рассчитано и правильно распределено. Организованная прикрепленность всего к своему месту создает мещанство западноевропейского человека, столь всегда поражающее и отталкивающее человека русского.

Н.Бердяев (1918)

Первоначально в зарубежной (эмигрантской), но теперь и в отечественной критике утвердилась традиция, которую я предложил бы называть - поскольку она бесспорно складывалась под мощным воздействием охватывающих в этом столетии одну за другой все сферы нашего сознания идей Фрейда генитально-анальной струей литературоведения. Применительно к Платонову теоретический багаж этого направления берут на вооружение такие авторы, как Б.Парамонов (1987), М.Золотоносов (1991), Э.Найман (1998) и даже Т.Сейфрид (1998).

Как будто вслед за самим Платоновым, исследователями его творчества овладевает "почти непристойная одержимость жизнью тела в самых его низовых физиологических проявлениях" (это цитата из интересной статьи Найман 1994: 305 - не путать с 1998!). Но если у самого писателя данный прием был подчинен конкретной творческой задаче, то у литературоведов это скорее, все-таки, дань моде, знак их корпоративному духу, проявление солидарности с пишущими в том же ключе собратьями по "контексту" (или, лучше конечно сказать: "дискурсу"). Это некое дружественное "перемигивание" - в залог того, что ты находишься среди "своих" - как помахивание хвостом в собачьем обществе. Зачастую экскурсы в такого рода "теорию" выглядят не только шокирующе, но и просто скучно, деланно: они многозначительны на пустом месте.

Я вполне понимаю, что всегда есть и будут сложившиеся в науке школы, традиции и "парадигмы" - так сказать, просто "удобные", принятые для произнесения слова и взгляды. Цели их воспроизведения зачастую настолько отличаются от целей собственно научного исследования, насколько цель произнесения тоста может отличаться от объективной оценки заслуг юбиляра. Если раньше в нашей стране такими неподцензурными "поплавками" могли служить лозунги коммунистической идеологии и цитаты из "первоисточников", то и теперь наш научный жаргон предлагает выбирать из довольно ограниченного списка "престижных" (для науки) направлений. Следуя в этой струе, ты, с одной стороны, демонстрируешь свою солидарность со всеми, кто уже до тебя "пасся на этой ниве" и кто использует вместе с тобой ту же парадигму, а с другой стороны, ты как бы лишний раз подтверждаешь правильность самой парадигмы. У нее, таким образом, растет вес - из начального выкрика полубезумца-полупророка данная идея преобразуется как бы в органическую часть мировоззрения всего человечества. Но когда "критическая масса" бывает, наконец, достигнута, читатель иной раз понимает, что за самой-то парадигмой ничего не стоит, что это одна только демонстрация все той же якобы преодоленной партийности или, в лучшем случае, просто мифология.

Согласно мыслям одного из представителей этого направления, живущего в Германии, исследователя русской литературы и толкователя, применительно к ней, теории Фрейда, Игоря Смирнова, - литература это своего рода истерия: "На истерическом этапе духовного созревания ребенок начинает осваивать разного рода культурные конвенции поведения, подчиняет себя правилам, по которым живут другие. Обретая Ьber-Ich[179], ребенок соотносит себя с объектом лишь чужого желания. Подчинение себя авторитетному 'Я' и превращение этого 'сверх-Я' в ту величину, которая эквивалентна 'оно', мы будем именовать обессией. Ее содержание таково: я разрешаю Другому господствовать надо мной с тем, чтобы господствовать над объектом Другого. Человек становится одержимым из-за того, что ему кажется, что только партиципирование чужой психической энергии дает ему возможность заполучить объект" (Смирнов 1994: 414).