В мире актеров

Вы никогда не замечали как актер борется с залом? Как зал не дается ему, а без него нельзя, без него ничего не будет. И актер как штангист, примеряется к тяжести, ощупывает ее, заходит и так и этак. Наконец, сверхчеловеческим усилием берет на грудь и... Нет! Она летит вниз, эта проклятая штанга. Попытка не засчитывается.

Почему нигде не описана эта битва актера? Отчего никто не поделился своей мукой, бедой, наконец? Может быть оттого, что это сражение – мучительнейший акт профессии, а кому хочется живописать историю своих страданий? Таким был спектакль 11 февраля 1982 года – "Степан Разин". По Василию Шукшину. В Вахтанговском театре.

Что же произошло? Отчего такое случилось?

Как только они появились зал почувствовал, что играть им не хочется. Конечно, пребывать на сцене – потребность актеров. Но ощущение радости было давно ими потеряно. Премьерное энтузиастическое состояние, благодаря которому спектакль нередко выглядит заметно выше своей истинной ценности, это состояние покинуло их. Они изображали скоморохов, у каждого было по несколько фраз, как говорится – "массовка с ролями". На этаком "шарнирном" темпераменте они шатались по сцене, с моторной приблизительностью выдерживая мизансцены и хореографию. Сквозной символ спектакля – черный человек с топором – походил на вышедшего покурить мясника.

А задумано было так. Спектакль – с к о м о р о ш ь е д е й с т в о , древнерусский "сказ", цепь "сказов". Скоморохи поют древнерусские "зонги", а в них – о трагедии вольнолюбивого атамана. Получается, у скоморохов обязан быть сюжет, свои, скоморошьи характеры. И то и другое словно бы и отдельно от основного действия, но и вместе. Сложная задумана режиссером система.

Но о какой сложности в этот вечер говорить, когда из многочисленных этих зонгов за весь-то спектакль с превеликим трудом расслышал я по половинке двух песен – такая случилась у скоморохов очаровательная дикция!

Итак, "скоморохи", имитируя удаль, энергично бродят по сцене. Отбивают ложками и что-то выкрикивают среди обветшалой декорации и волнами гонят в зал милую театральную скуку Зал с равнодушным любопытством вдыхает ее пары. Для него спектакль еще не начался, хотя по театральному времени идет уже долго. Для зрителя представление начинается с удивления. Контакт может наступить с первой реплики, а может – и в конце первого акта. Бывает – не наступит совсем. Спектакль пройдет вежливо. Вежливо отнесется к нему зал – где надо поаплодирует, где можно прореагирует. Но все это будет притворством. С обеих сторон. Увы.

Он вступил, когда дело было изрядно подпорчено и скуке была дана слишком большая фора.

Ульянов это видел, чувствовал, знал. И он кинулся в борьбу сдерживая и не сдерживая свой темперамент и употреблял холодный расчет мастера.

Он сражался на двух фронтах. Ему надо было взять зал, во что бы то ни стало взять зал, и одновременно вдохнуть жизнь в своих товарищей, собрать их расстроенные ряды. Но, когда нещадя себя, он бросился в битву, обнаружилось, что его подстерегают иные трудности.

Как было сказано, в спектакле два действенных начала. Очевидно их эстетика не должна слишком разниться, иначе "скоморошье действо" обречено будет тянуть лямку вставных номеров. Это и происходило и щель между "номерами" и главным сюжетом все увеличивалась, приобретала размеры пропасти. Мощного духа и мощного тела артиста нехватало, чтобы закрыть ее или хотя бы скрыть. И тут сделалось очевидным, что все происходящее на сцене, в далеко уже не новом спектакле, корнями уходило в первоначальный замысел. Обратимся к нему.

Что волновало и мучило Василия Шукшина в истории Степана Разина? Что вслед за ним бросило в пучину его эпической судьбы Ульянова? Вековая загадка русской воли, несущей в себе зерно трагедии. Над нею размышлял Пушкин, листая страницы пугачевского "дела". Живущая в народной душе Воля как

н е о с о з н а н н а я

необходимость. Помните, Федя Протасов у Толстого говорит: "Это десятый век, не свобода, а воля..." И век-то Разина семнадцатый, а загадка все та же. Как из стихии бунта человек на Руси уходил в тишину рабского подневолья? Каков механизм трагического превращения Воли не в Свободу (как в

о с о з н а н н у ю

необходимость), а в хаос?

Предвестьем льгот приходит гений

И гнетом мстит за свой уход.

Эти строки Бориса Пастернака точно девиз первоначальной идеи. Разин в отличие от Пугачева, остался в душе народа не заступником, не "батюшкой", не "справедливым царем", а именно вольным гением стихии, рыцарем Мечты-Воли или падшим ангелом ее.

Однако реализации этой генеральной идеи натолкнулась в спектакле на непреодолимое препятствие. Извлечения из романа драматургического корня не произошло. Стыковки литературных жанров не получилось.