В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн. 1971 г.

— А как же, конечно, видел… Ты его от нас не отнимай, Федор Степанович. После вчерашнего боя мои ребята просто влюбились в него.

После такого заявления секретаря партбюро отряда Нестерову незачем было расспрашивать о Михайлове бойцов взвода. Он понял причину нерешительности своего комиссара.

— Ладно, не отниму.

— А где он сейчас? Мне передали его автомат. Он что, арестован?

Нестеров огляделся. Возле них никого не было.

— Вот послушай…

Когда Нестеров кончил говорить, Молодкин долго молчал.

— Нет, не может быть! — сказал он. — Человек, с таким ожесточением, с таким бесстрашием бивший фашистов, не может быть их агептом.

— Лозовой так же думает.

— Неудивительно. Ребята ему рассказывали.

— Чем занимаются люди взвода? — спросил Нестеров, резко меняя тему. Он заметил, что несколько бойцов из взвода Молодкина подошли близко.

И хотя сам Молодкин не мог их видеть, он ответил моментально:

— По вашему приказанию — отдыхают, товарищ командир.

«Сообразительный парень!» — подумал Нестеров.

— Ты был, как всегда, прав, Саша, — сказал он, входя в землянку.

А вечером жизнь Михайлова снова повисла на волоске. Кулешов официально доложил Нестерову и Лозовому, что новый партизан абсолютно нормальный человек. Более того, память Михайлова нисколько не ослаблена.

— Я говорил с пим более двух часов, — сказал врач, — и убедился, что он обладает прекрасной памятью. Но когда речь заходит о недавнем прошлом, Михайлов немедленно всё «забывает». По моему мнению, он просто притворяется.

Притворяется!..

В условиях партизанской жизни это звучало как приговор. И Кулешов прекрасно знал, что должно последовать за его словами. Но оп был уверен, что не ошибается, и считал долгом поставить командование отряда в известность о своем мнении.

Лозовой и Нестеров долго молчали. Комиссар задумчиво потирал лоб. Командир, сдвинув брови, сердито смотрел на Кулешова, словно был недоволен им.

— Хорошо! — сказал наконец Лозовой. — Благодарю вас, Сергей Васильевич! Попрошу никому не повторять того, что вы сказали здесь.

— Раз нужно, конечно, буду молчать. Но я уже говорил Лаврентьеву, советовался с ним.

Лаврентьев был старшим врачом в отряде.

— Это ничего, — сказал Лозовой. — Передайте и ему мою просьбу.

Когда Кулешов ушел, Нестеров спросил:

— А ты не ошибаешься, Саша?

— Уверен, что нет. Не может вражеский агент вести себя так, как Михайлов. Ведь он буквально принуждает нас расстрелять себя. Сегодня утром ты предположил, что гестапо, засылая его к нам, нарочно придумало такую дикую программу его поведения, действуя, так сказать, рассудку вопреки. Я по отрицаю, что такой прием возможен, но не в такой степени. Гладкие версии, действительно, мало кого обманывают, и небольшие несуразности в рассказе о себе могут обмануть поверхностного «следователя». Фашистам свойственно недооценивать умственные способности противника. Но тут совсем другое. В любом партизанском отряде Михайлова расстреляли бы без малейших колебаний…

— Мы же колеблемся.

— Только потому, что знаем, как он вел себя во вчерашнем бою. Цель любого агента — войти в доверие, закрепиться там, куда его послали. С этой целью он может демонстративно бить своих, — это в стиле гестапо. Но его цель не может состоять в том, чтобы его самого убили в первом же бою. А Михайлов, об этом говорят все, с кем я ни беседовал, в полном смысле слова бросался навстречу смерти. Ведь именно он подавил пулеметный дот, мешавший продвижению взвода Молодкина, и остался жив по чистой случайности. Если бы это сделал другой партизан, я немедленно представил бы его к ордену. И ты тоже.

Помолчали.

— Утром, — сказал Нестеров, — когда он сам предложил нам расстрелять себя, я заметил, что его глаза радостно блеснули при этом.

— Я тоже заметил. И это еще больше убеждает меня подождать с решением его судьбы. В жизни этого человека есть какая-то тайна.

— Может быть, угрызения совести?

— Возможно. Все, кто видел его в бою, убеждены — Михайлов ненавидит фашистов всем своим существом. Угрызения совести? Если так, он хочет смыть свою вину собственной кровью.

— Весь вопрос, какая это вина.

— Я уверен, что он расскажет. Когда почувствует, что заслуживает снисхождения.

Нестеров поморщился.

Лозовой понял его мысль и сказал:

— Посуди сам, Федор Степанович. Можем ли мы, после геройского поведения Михайлова в бою, расстрелять его, не имея явных доказательств? Какое впечатление это произведет на людей? Ведь бойцы Молодкина молчать не будут, они всем расскажут. Конечно, никто ничего не скажет прямо, но люди будут думать, что мы с тобой поторопились и расстреляли человека ни в чем не повинного.

— Всё ото так, — сказал Нестеров. — Но в том, что у пас нет доказательств, ты, пожалуй, неправ! Грубая ложь — это доказательство!

— Где ложь?

— Ты же знаешь. Он говорит, что присоединился к отряду в селе, где мы якобы ночевали, что был в лагере военнопленных, тогда как там не был. Я уж не говорю о том, что он «забыл», где воевал до плена. И «не знает» человека, шедшего к нам вместе с ним.