В мире фантастики и приключений. Выпуск 7. Тайна всех тайн. 1971 г.

«Попрошусь в отпуск, — решил капитан. — Конечно, после того, как закончу дело. Кажется, он не отстранит меня от него. Сказал ведь: „Сам заварил, сам и расхлебывай“. Итак, кто шестой мог быть у Михайлова в номере? Уходя, я сам запер дверь и просил директора никого не пускать. Значит, этот человек был у Михайлова до нашего прихода. Кто?»

Что-то шевельнулось в глубине сознания, и Афонии с удивлением понял, что думает о человеке, казалось бы, окончательно вычеркнутом из числа причастных к делу Михайлова лиц.

Со знакомой настойчивостью внутренний голос шептал, как утром: «Иванов!.. Иванов!.. Иванов!..»

— Это уже форменные глупости! — неожиданно для себя вслух с сердцем сказал Афонин.

3

На следующее утро полковник Круглов приехал в управление раньше обычного. В приемной еще никого не было. Забрав у секретари сноску происшествий и папку со срочными документами, он прошел в свой кабинет, бросив на ходу:

— Меня еще нет. Переключите на себя все телефоны. К капитану Афонину это не относится.

— Слушаюсь! — ответил секретарь, нисколько не удивляясь. Он давно знал Круглова и привык понимать мысли начальника даже тогда, когда он высказывал их не совсем ясно.

Утро выдалось пасмурное. Моросил дождь, и небо было затянуто густыми тучами. Погода вполне подходила к дурному настроению начальника МУРа.

Круглов задернул на окнах темные портьеры, зажег все лампы и уселся в стороне от письменного стола на обитый коричневой кожей диван.

Своего кабинета полковник не любил и был убежден, что принятый повсеместно стиль служебных кабинетов не располагает к сосредоточенному размышлению.

Место, где стоил диван и круглый столик, казалось Круглову единственным, где можно было думать но-настоящему. Но он никогда не сидел здесь, если в кабинете находился кто-нибудь из его подчиненных.

Пробежав глазами сводку происшествий и убедившись, что за прошедшую ночь не произошло ничего серьезного, полковник открыл папку. Несколько писем он отложил в сторону (это успеется!) и взялся за плотный конверт со штемпелем Свердловска, присланный авиапочтой. В нем должны были находиться материалы по единственному делу, занимавшему все его мысли, — делу Михайлова.

В пакете оказалось только три бумаги. Внимательно прочитав их, полковник задумался.

Вчерашний разговор с капитаном Афониным и неожиданный конец этого разговора сильно обеспокоили Круглова. И вот теперь то, что оп прочел, еще больше запутывало дело.

Ошеломившая его версия (полковник не мог не признать, что она оказалась совершенно неожиданной для него) не была высказана подробно, но и так всё достаточно ясно. Афонин предполагает, что Михайлов, или кто бы там ни скрывался под этой фамилией, — высококвалифицированный и очень опасный агент фашистской (теперь Геленовской) разведки. И если вместо него приехал в Москву и застрелился другой человек, то это может означать только одно — настоящий Михаилов заинтересован в том, чтобы его считали умершим…

На плечи Круглова ложилась большая ответственность.

Сбросить ее, передать дело в иную инстанцию… Мысль полковника упиралась в глухую стену. Чем и как объяснить поведение Михайлова в тылу врага? Без правдоподобного ответа на этот вопрос все предположения Афонина — мыльный пузырь. В том, что Михайлов искал смерти в бою, — сомневаться нельзя. Не могли же в конце концов все немецкие солдаты, с которыми имели дело партизаны Нестерова, а потом Добронравова, знать Михайлова в лицо и намеренно не стрелять в него. Это совершенно невероятно!

Единственный случай, когда инсценировка боя выглядела очень вероятной, — это последний бой Михайлова в отряде Нестерова. Но и тут многое оставалось трудно объяснимым.

Когда же произошла замена Михайлова, которого знали Нестеров и Лозовой, другим, похожим на него человеком? Был ли в отряде Добронравова первый Михайлов или уже второй? А может быть, замена произошла в Свердловске или незадолго до приезда туда человека по фамилии Михайлов?

Сведения, только что полученные Кругловым, как будто подтверждали эту возможность. Михайлов жил в Свердловске один, ни с кем близко не сходился, редко появлялся на глаза соседям. Всё это хорошо сходится.

«А как же быть с письмом Михайлова к Лозовому?» — подумал полковник.

Но и здесь легко было найти объяснение. Письмо могло быть написано первым Михайловым, или даже вторым, если Лозовой не знал почерка своего партизана. А это вполне возможно. В то же время письмо и телефонный звонок Михайлова к Лозовому (Афонин ошибался, думая, что Круглое не обратил на это внимания) были хорошей маскировкой. И то и другое могло, по мысли «Михайловых», послужить доказательством, что застрелился именно тот, кого знали в партизанских отрядах.