В мире фантастики и приключений. Выпуск 9. Белый камень Эрдени. 1982 г.

«Ветер, ветер, не шуми,

Нашу Нику не буди…»

«Спи, Алик, до воскресения из мертвых».

Из этих строк глядела наивная и древняя, как мир, надежда: а может быть…

Дальше внимание Дима привлекла огромная зеленая клетка. Она была похожа на те, в которых держат попугаев, — только большая.

В клетке был человек. Каменщик. Он обрабатывал гранитный постамент под мраморной головкой вихрастого тонкошеего мальчика с пионерским галстуком. Посреди клетки на крестовине высился остов облетевшей елки. С ее сухих веточек свисали остатки золотого дождя и рыбки из папье-маше.

Дим кашлянул.

— Чем знаменит этот мальчуган?

— В Красном Бору на мине подорвался. Недавно совсем.

— А при чем здесь рождественская ель?

— Рехнулись, видать, с горя родители. Полковника сынок. Много лет ждали ребеночка. И вот… дождались. — Каменщик оторвался от долота, внимательно посмотрел на Дима: — Послушай, одолжи полтинник? За мной не пропадет.

И получив отрицательный ответ, опять зацокал по граниту, как будто Дима здесь уже не было.

Вдали, как призраки, вставали прозрачные хлорвиниловые накидки на крестах и венках.

Теперь Дим шел медленно, пристально вглядываясь в надписи на надгробиях.

В одной из оградок Дим увидел старуху. Она сгребла со стола в провизионную сумку все, что там было. Защелкнула сумку, смахнула со стола рукавом крошки и, поджав губы, так, что рот провалился, сверляще посмотрела на Дима. Взяла метелку и стала подметать, крича на воробьев: «Кышь, мазурики!»

— Развелось тут, — обернулась она к Диму. — Вчерась-от родительский день был… А много ли усопшему надо? Внимание. — Она твердым жестом переставила сумку и опять принялась подметать.

Из боковой аллеи вдруг вывернулся, как будто выкатился на колесиках, тот коротконогий человек с ликом Саваофа и с авоськой. Теперь в глазах его стыло любопытство, а лицо светилось елеем подобострастья.

— Прошу снисхождения, любезный.

Дим остановился.

— Я наблюдал дерзновенный ваш взгляд, обращенный ко Спасителю. Это не в диковинку теперь. И почувствовал я в вас достойного противника.

— Противника чего?

— Ну, всего этого, — человечек повел коротышкой округ, — божеского. Взгляд у вас бесовский — разноречивый, — погрозился пальцем. — Дозвольте полюбопытствовать, чем вызвано ваше посещение кладбищенской обители?.. Я не настаиваю… Только я здесь, можно сказать, свой человек. Присядем, если не спешите? — Саваоф вскарабкался на скамейку.

Дим сел напротив. Их разделяла чья-то осевшая могила.

— Так вот: мы земля, пепел. Сгорим, и нет нас. Из земли — в землю.

— Не согласен. Что касается меня — я не из земли, я из плоти и духа.

— Ишь вы, — заартачился Саваоф. — А все же пребудем мы на земле краткий миг. Более продолжительно наше пребывание здесь, на кладбище. А когда звук трубы архангела возвестит о пришествии Сына человеческого…

— И что тогда?..

— Все пробудятся… И останутся те, кто достоин.

— А… значит, вы тоже хотите выкрутиться?

Человечек вздохнул, поерзал по скамейке.

— Один — ноль в вашу пользу. Я не держусь за каждую букву писания. Здесь важна надежда, перед лицом которой люди очищаются. Скажу вам: каждый человек безвозвратно потерян в себе самом. И ему ничего не остается, как идти к богу, — будь он идея, или, как пишут философы, эманация, либо вообще ничто… Вселенной-то, согласно науке, двенадцать миллиардов лет. А что было до? Теперь-то она расширяется, а настанет срок — опять сожмется в голубиное яйцо. А человек-то, понявший это, — каково ему? Любой зверь счастливее нас… Вот оно как… Чем чувствительнее разум, тем сильнее страдание и боль. Ибо страдание растет вместе с осознанием его. И потому человечество жаждет одного, если прямо смотреть в глаза истине, полного отсутствия страданий, небытия, нирваны… Сомневаетесь? А алкоголизм, наркомания, поиски всяких других суррогатов забвения, коими является любовь и опосредствованно — искусство? Появление наше на свет сопровождается плачем, течение жизни всегда трагично, только впереди нам всегда якобы светит счастье. Тем более трагичен ее исход. На всем этом нельзя не увидеть печать предопределения. Сеять заблуждение, что мы здесь — для счастья, безнравственно. Этот обман родит неразрешимые противоречия, и только истина неделима и есть одна правда, от которой не увернетесь: смерть — главная цель жизни.

— Чего же тогда долго думать, — трик-трак, и привет родителям.

— Не скажите: надо избыть то, что предначертано. К смерти надо готовить себя.

— И вы всерьез верите в бессмертие души?

— Верю. Не знаю, есть ли оно. Но верю. Это дает мне покой…

— И пополняет ваш кошелек… — Глаза Дима блеснули зелеными огоньками.

Теперь он шел берегом затянутой ряской речушки, густо пахло крапивой.

С желтеющих берез, порхая в солнце, падали листья, деревья обнажались. Сквозь их чернеющие ветвящиеся остовы нежно голубело небо. Пауки летали на паутине отважно, как парашютисты.

Чуть наискось, на могильном холмике, укрепленном дерном, но уже осевшем, торчала фанерная пирамидка с никелированной планкой:

«Алексеев Вадим Алексеевич… 19… — 198…»

Дим поднялся и стал над холмиком.

Ковырнул носком дерн.