Невыносимо было подглядывать чужое, сокровенное, интимное. А Миша сел на ступеньки, снял очки и корчился, мучаясь чем-то своим. Павел Сергеевич уже хотел подтолкнуть его под дождь, но тут он очнулся, надел очки и провел ладонью по ступеням.
— Остыли, — заметил он с облегчением. — Что, дождь идет? — Он увидел вымокшего Павла Сергеевича. — Хорошо, что дождь.
— Что хорошего?
— Вода нейтрализует волны. Даже если дождь радиоактивный, все равно, легче будет.
— Легче? — переспросил Павел Сергеевич. — Боюсь, что мне ни от каких дождей не полегчает. — Он стоял на дожде, взъерошенный, как промокший пес, потерявший хозяина. — Ведь ее нет.
— Неизвестно, — Миша вскочил. — Идемте к почте — это рядом.
— Идем, — согласился Павел Сергеевич. — Возможно, даже найдем ее. Но для меня ее больше нет. И не будет. Я ошибался. Я считал, что нужен ей, что она вернется ко мне. Не вернется. Нет ее.
— Она есть, — сказал Миша.
— Так ведь и ты всерьез ее не устраиваешь, — жестко сказал Павел Сергеевич. — Давай уж по правде. Не на дипломатическом приеме. Кто ты перед ней-то? Мальчишка, щенок, ты уж не обижайся. Надо женщину найти по себе. Помоложе.
— Речь не обо мне, — тихо возразил Миша. — О ней речь.
Оба замолчали, слушая, как дождь стучит по крыше у них над головами. Мише вспомнился такой же унылый дождь в Ленинграде. Он впервые пришел в институт. Он знал, что кафедрой нейробиологии руководит женщина-профессор с мировым именем, и вообразил себе убеленную сединами старуху с поджатыми губами. Он робко постучался.
— Можно, — отозвался из кабинета музыкальный, звонкий голос. За столом сидела молодая, совсем молодая женщина, чуть постарше его самого — так ему показалось. Она привстала, дотягиваясь до какой-то папки, и он сразу заметил, что изящная фигура ее выигрывает от брюк и свитера в обтяжку. В ее глазах загорелись две лукавые звездочки — что, загляделся?
— Итак, я вас слушаю, — сказала она чуть насмешливо, потому что он так и не произнес ни слова.
— Я… я к профессору, девушка, — с трудом выговорил он и незаметно облизнул пересохшие губы. — Когда сама будет?
— А я и есть сама, — засмеялась она и показалась Мише еще моложе. — Самее меня здесь никого нет. Значит, это вас рекомендовал мне Николай Михайлович? Что ж, очень рада. — Лицо ее посерьезнело и стало деловым. — Надеюсь, что работать вместе будем всерьез и надолго? А то бывает, к нам бегут, за модой гонятся, а когда оказывается, что материально оно не очень-то…
Они были вместе долго. И очень серьезно. С ней столько всего вошло в Мишину жизнь, что трудно было бы переоценить. Это навсегда останется с ним. Он будет ее помнить. «Будешь помнить одно мое имя» — так начиналось стихотворение, которое она любила ему повторять. С ней можно достигнуть всего.
Только живой организм способен создавать пси-поле!
Но ее интеллект, возможно, оказался таким могучим, что излучаемая живая энергия эмоций не затухает даже после ее смерти. Может быть, в этом — причина явлений, наблюдаемых в зоне ее гибели? Или она, вопреки всему, жива?
По крыше теперь стучали только редкие капли.
— Что ж, пошли, — предложил Миша.
— Ты объясни, — пробормотал Павел Сергеевич, спускаясь с крыльца. — Авария связана с тем, что вы в человеке копались?
— Связана. Вроде замыкания получилось. А конкретно — думаю, что скоро комиссия прибудет, они разберутся.
— Зачем же копаться? — спросил Павел Сергеевич. — Ведь не карбюратор какой-нибудь — человек! Опасно ведь. Убедился?
— Убедился, — почти весело сказал Миша. — Но буду. Очень уж охота разобраться. В механизме человеческих эмоций. И разберемся. К добру разберемся.
— Без нее, — словно про себя добавил Павел Сергеевич.
— Все равно она есть, — ответил Миша. — Даже если мы ее не найдем. И даже если докажут, что установка взорвалась по ее вине. Никто не закроет то, что она открыла. Она есть!
Илья Варшавский
Сумма достижений
(Новелла)
Труп уже два часа как увезли на вскрытие, а мы со следователем сидели в моей квартире и все еще не могли понять друг друга.
Голова у меня разламывалась от боли. К тому же еще мерещилось лицо с вытаращенными глазами, крысиная косичка, подобранная под осколок роговой гребенки, и лужа крови на полу.
Я подошел к шкафу и взял бутылку коньяка.
— Не возражаете?
— Возражаю! — сказал следователь.
— Тогда отвернитесь.
Он не отвернулся, а с какой-то недоброй усмешкой глядел, как я два раза приложился к бутылке. Потом сказал:
— Хватит! Поставьте бутылку на место! Вы и трезвый городите всякую чушь, а у меня нет желания откладывать допрос, пока вы проспитесь.
— Я говорю правду.