В море!

— И ревности во мне нет… Я поборол в себе это чувство… верьте мне, снова говорил адмирал, но голос его слегка дрогнул, точно выдавал, — с этой стороны вы не причините мне зла… Одно мне было бы тяжело — это развод… Я долго об этом размышлял за это время, но, каюсь, нет сил расстаться с Ниночкой, не видать ее… И кроме того… ведь она старше вас… и вы оба не обеспечены. Положим, пока я жив, я давал бы ей большую часть содержания… много ли мне надо?.. Но после моей смерти?.. Впрочем, если Ниночка захочет, я не прочь, если это нужно для вашего счастья и если она не пожалеет меня… Но надо, чтобы ваша любовь выдержала испытание в течение более долгого срока… А пока ни полслова Ниночке и живите с ней на даче. Вы видите, вам незачем проситься в дальнее плавание, Николай Алексеич! — прибавил с одобряющей улыбкой адмирал.

— А я все-таки прошу, умоляю вас об этом! — заметил тихо и серьезно Скворцов.

— Как!.. Вы все-таки хотите бежать? — почти испуганно спросил адмирал.

— Хочу… Так будет лучше…

— Лучше? Для кого?

— Для нас обоих…

— Что это значит? Почему лучше? Объясните, Николай Алексеич! — с нескрываемым удивлением проговорил адмирал, не допускавший и мысли, чтобы этот счастливец, любимый «Ниночкой», мог добровольно искать с нею разлуки.

Положение «счастливца» оказалось не из приятных. В самом деле, не мог же он откровенно рассказывать мужу, хотя бы и такому самоотверженному и благородному, как адмирал, о бешеной ревности и необузданной страсти маленькой адмиральши, об ее невозможной подозрительности и любящем деспотизме, требующем, чтобы любимый человек был ее рабом, обо всех этих сценах, упреках и «шквалах с дождем», — благодаря чему любовь обращалась в некоторое подобие каторги, и он хотел избавиться от нее.

Чувствуя свое «бамбуковое» положение, Скворцов взволнованно, далеко не связно и путаясь в словах, но благоразумно однако избегая всех щекотливых подробностей, которые не могли быть особенно приятны адмиралу, объяснил, что он сознает себя недостойным той привязанности, которою почтила его Нина Марковна… Он, конечно, весьма тронут… ценит и сам очень… очень предан и любит, но не уверен в силе и глубине своего чувства… И это его очень мучит и ставит в фальшивое положение… Разлука была бы хорошим испытанием… Он безгранично виноват, что раньше не проверил себя… Он влюбился, как сумасшедший, и не в силах был тогда же отойти… А теперь, думая о будущем…

— Вы, значит, боитесь, что можете охладеть к Ниночке? — перебил нетерпеливо адмирал, привыкший, как моряк, к кратким и точным объяснениям.

— Да, — виновато прошептал Скворцов.

— И не решаетесь сказать об этом Ниночке, чтобы не огорчить ее?

— Не решаюсь…

— Это понятно, — промолвил адмирал и опустил голову в каком-то печальном раздумье.

— Что ж, пожалуй, вы и правы… Лучше уехать и испытать себя, — наконец, проговорил он. — Я сегодня же напишу о вас министру… И, конечно, Ниночка не должна знать, что вы уезжаете добровольно… Это огорчит ее еще более… Она вас так любит, а вы… Бедная Ниночка! — прибавил грустным тоном адмирал.

И после минуты молчания заметил, удивленно качая головой:

— Какой вы, однако, безумец, Николай Алексеич!

И больше ни слова упрека.

Двери тихо отворились в эту минуту, и в кабинет вошла Нина Марковна, свежая, хорошенькая, блестящая о своем белом капоте и маленьком чепце, который необыкновенно шел к ней. При виде Скворцова в кабинете мужа, молодая женщина изумилась, и, приостанавливаясь у порога, воскликнула:

— Я вам не мешаю, господа?..

— Что ты, Ниночка! — проговорил адмирал, успевший незаметно мигнуть Скворцову, как бы рекомендуя осторожность, и, поднявшись с кресла, пошел навстречу жене поздороваться. Он почтительно поцеловал ее маленькую ручку, а Нина Марковна поцеловала его в лоб.

— А вас какой счастливый ветер занес к нам так рано. Николай Алексеич? спросила она, протягивая руку Скворцову и с подозрительной пытливостью взглядывая на мужа и на молодого человека.

— Это я, Ниночка, зазвал Николая Алексеича, я, милая… Гляжу: он мимо идет… Ну, я позвал, чтобы распушить его, зачем вчера не был… И распушил, будет помнить! — весело прибавил адмирал, принимая свой обычный, простовато-добродушный вид.

— В самом деле, отчего вы вчера не были?

— Голова болела…

— Потому-то вас и не было целый день дома?

— Что, влопались, батенька? — пошутил Иван Иванович, делая вид, что не замечает едва слышной тревожной нотки в голосе жены.

— Я целый день в клубе был… Зачитался в библиотеке.

Хорошенькое личико Нины Марковны слегка омрачилось, брови сдвинулись и верхняя губа вздрогнула. Она, видимо, сдерживала свое неудовольствие и пытливо смотрела в глаза Скворцова, точно спрашивая: лжет он или нет?

— Честное слово, в клубе, — поспешил повторить молодой человек.

— Да мне разве не все равно, где вы были? — с раздражением заметила адмиральша, отворачиваясь, и, обращаясь к мужу, сказала:

— Чудные дни, Ванечка, стоят… Пора бы и на дачу…

— Конечно, пора… Хочешь завтра переехать?..

— А как же ты?