В море, на суше и выше...

В общем, Марданов уехал, а мичман с хряком остались грузовик дожидаться?

Дружеский визит

1993 год на дворе, конец «холодной войне», начало «дружеских визитов». В Норвегию, конечно.

Наш СКР с командующим Кольской флотилией на борту пошел в Норвегию. А командующий — веселый, хохочущий, цветущий, энергичный, большой — жизни в нем полно, и все это направляется в Тромсе.

Там их дожидается фрегат береговой охраны и норвежский командующий — суховатый, как с картинки, натовский адмирал.

Пол ночи отмечали конец «холодной войны», потом братание и переход на «ты».

А утром надо было на натовском вертолете летать. Над заливом, над фрегатом и над прочими кораблями, раскрашенными и чистыми.

Наш командующий с утра перед полетом от жажды неминучей пять кружек кофе в себя опрокинул, от удовольствия крякнул, но в воздухе его занемогло. Часа полтора летаем и общаемся с норвежцами через атташе, а я — рассказчик этого рассказа — рядом с командующим сижу, и ляжки наши соприкасаются, и через нее, через ляжку, я чувствую, как в нем растет напряжение.

А красота вокруг невероятная: лето, море изумрудное, скалы игрушечные, корабли-кораблики.

А командующий все тучнеет и тучнеет, и, одновременно, скучнеет.

А как с этим недугом поступают все на свете вертолетчики? Они просто открывают дверцу и ссут нам на голову.

И командующий поступил бы точно так же, будь под ним не Норвегия, а горячо любимая родина.

А тут нет! Не мог он нассать на Норвегию и так уронить то единственное, что мы еще не уронили — нашу честь.

А тут они еще решили летать не только над морем, но и над прекраснейшей норвежской сушей.

Часа полтора проходит — командующий почти никакой.

— Уве, — говорит он тихим, дряблым голосом норвежскому командующему, — давай мы где-нибудь сядем. Ножки разомнем.

И сели. В Эванесе, на военном аэродроме. И тогда мне на секунду показалось, что норвежцы понимают, что с нашим героем происходит, потому что сели в самой середине бетонного поля. Вокруг на полтора километра ни куста.

Подъехал рафик и заправил вертолет.

Назад летели часа два-два с половиной, командующий был в полном отрубе. Чувствовали ли вы когда-нибудь, что у вас на руках умирает ваш друг, брат или же большое живое существо? Это просто тоска сердечная.

Вот и я себя так чувствовал, потому что он уже без всего, сползает и всей тяжестью на меня наваливается, а я его удерживаю.

И вот садимся, наконец.

И не на наш поганейший СКР — где у нас там садиться — а на их поганейший фрегат.

А к командующему сразу всякие клерки ринулись, рванули, обступили: кто бумажку подписать, кто еще чего. Я атташе шепчу: «Хватаем его под руки и в гальюн пулей, а то помрет!»

Подхватили мы командующего и понеслись.

И — вы знаете, — такое облегчение, должен вам заметить, просто удивительно.

Просто пять минут, и командующий опять ожил, запорхал — веселый, большой, цветущий — жизнь ключом.

А норвежцы, по-моему, потускнели как-то.

А наш-то — какой орел, ну, ни в какую не обоссался.

История имела продолжение

Я тут неточно выразился. В первый раз пили на нашем борту, и все было отлично — до койки два шага.

А полет был запланирован на завтра после завтрака на пятнадцать минут, вот почему наш командующий и выпил пять кружек.

А полетать подольше над потрясающей Норвегией предложили сами норвежцы уже в воздухе — мол, чего там, быть в Норвегии цветущей и не полетать, и он согласился, не подумавши, но через двадцать минут заерзал, то есть, осознал.

Я потом спрашивал у норвежского контрразведчика.

Знаете, разведчики с контрразведчиками друг друга находят в первый день, а потом уже идет обмен любезностями: вы нашему адмиралу пузырь мочевой рвете, а мы вам — другое.

Я того норвежца сразу вычислил: суетился сильно и где какой разговор — он сразу там.

Пригласил я его на следующий день, выпили по литру, и я ему говорю, мол, четыре часа летать вместо пятнадцати минут по протоколу — твоя идея? Он — ну, в общем, я к этому тоже руку приложил. Потом мы еще выпили, и я от него отстал.

Продолжение банкета планировалось в тот же день на их базе: там есть некое подобие технического здания, из которого базу совсем не видно. А нам ее очень надо было посмотреть, потому что из космоса ни черта не различается: подходы, подъезды, коммуникации.

Я с командующим до этого провел совещание: как нам склонить норвежцев на осмотр базы.

И вот на банкете командующий говорит этому Уве, мол, слушай, Уве, едрен батон, а чего это ты нам базу-то свою совсем не показываешь, «холодная война», ковырять ее в темечко, давно кончилась, давай, посмотрим, ты — моряк, я — моряк, интересно же.

А тот косится на своего контрразведчика. Этот глазами говорит, что можно, только вон того — опять глазами на меня — не берите.

Ну, и пошли они одни по базе ходить, дети славы.

Мне командующий потом все за один час нарисовал: что у них, куда и как.

Мы, оно конечно, чуть не обоссались в первый раз с непривычки и от простоты души, но вот только память-то у нас фотографическая, чтоб вам жопу разорвало.

Дождь