В начале было воспитание

Было бы неверно утверждать, что страдания, причиненные не по злому умыслу, а под воздействием неврозов, переносятся легче и что маленький Пауль отнюдь не издевался над маленькой девочкой, ибо не ставил такой цели, а всего лишь нуждался в объекте, на который можно излить свою ненависть. Любое насилие причиняет боль. Поняв это, мы осознаем весь трагизм ситуации, в которой оказываются наши дети, но именно это понимание позволяет нам переосмыслить свое отношение к ним. Ведь из сказанного выше можно сделать следующий вывод: как бы мы ни любили ребенка, мы не можем быть уверены, что не причиняем ему боль, если мы сами не освободились от последствий традиционного воспитания. Но осознание этого должно вызвать у нас чувство горечи, скорби, но отнюдь не чувство вины, ибо последнее может быть спроецировано нами на ребенка, и он затем всю жизнь будет ощущать себя виноватым, неполноценным и зависимым от родителей.

Осознание различия между чувством скорби и чувством вины позволит разрушить ту стену молчания, которая возведена в нашем обществе вокруг преступлений нацистского режима. О них не хотят говорить, потому что не хотят испытывать чувство вины. Но способность искренне скорбеть прямо противоположна чувству вины. Скорбят о прошлом, которое нельзя изменить. Скорбью и чувством горечи можно поделиться с детьми, не испытывая никакого стыда (ведь все уже в прошлом). Чувство вины, напротив, вызывает стыд, поэтому часто вытесняется в подсознание или проецируется на детей. (Порой имеет место и то, и другое.)

Горечь же пробуждает к жизни другие чувства, юноши и девушки как бы выходят из состояния внутреннего оцепенения и делают для себя крайне неприятные открытия. Их итогом могут быть приступы вполне оправданного гнева и болезненная реакция на поведение родителей, по-прежнему придерживающихся своих принципов, и потому не понимающих, почему их повзрослевшие дети вдруг дали волю своим эмоциям. Поэтому есть опасность, что молодой человек возьмет свои сказанные в гневе слова назад и сделает вид, что ничего не произошло, т.к. ему, наверняка, в очередной раз покажется, что своими обвинениями он сведет родителей в могилу. (Ведь раньше родители ему наверняка говорили, что если он не будет их слушаться, будет самовольничать, то сведет их в могилу. Порой человек всю жизнь действует с оглядкой на эти слова.)

Тем не менее, даже если сострадания к молодому человеку никто так и не проявляет, а постаревшие родители, как и раньше, негативно относятся к любым проявлениям эмоций, только один прорыв в сознание такого запретного чувства, как гнев, способен вывести человека из тупика самоотчуждения. Если это произошло, то человек ощущает то, что должен чувствовать здоровый ребенок, не понимающий, почему родители причиняли ему боль и одновременно запрещали кричать, плакать и даже говорить о ней. Одаренный ребенок мог приспособиться к обстоятельствам. Стремясь разобраться в том, почему к нему предъявляют столь абсурдные требования, он не мог не прийти к выводу, что они есть нечто само собой разумеющееся. Подобный вывод приводил к потере своего Я, потере способности переживать свои чувства — убийству в себе нормального ребенка, способного бурно реагировать на несправедливое обращение с ним и не желающего принимать в расчет высокие цели, которыми якобы руководствуются жестоко обращающиеся с ним родители.

Взрослый человек, испытавший запрещенные с детства чувства, отнюдь не становится после этого раздраженным и вечно недовольным собой и другими. Наоборот. Ему уже не нужно ни на кого больше изливать свой гнев, в то время, как человек, лишенный возможности вывести гнев из подсознания, будет постоянно искать все новых людей, на которых можно излить накопившуюся ненависть

. На примере Адольфа Гитлера мы видим, к чему это приводит.

Именно обрушившийся на родителей гнев дает нам шанс, ибо таким образом человек узнает правду о самом себе и своих близких, выходит из состояния внутреннего оцепенения, получает возможность испытать чувство скорби и простить родителей. Пусть меня поймут правильно и не обвиняют в том, что я лично обвиняю во всем родителей. У меня для этого нет никаких оснований, да и, собственно говоря, какое я имею право в чем-либо упрекать их? Нас не связывают кровные узы, не они меня воспитывали и принуждали молчать: я твердо знаю, что подавляющему большинству родителей присущи примерно одинаковые стереотипы поведения, и поступать по-другому они не могут.