В начале всех несчастий: (война на Тихом океане, 1904-1905)

С. Витте использовал «откровенность» президента и повернул дело таким образом, что японская сторона, отказавшаяся от сдерживания численности российского флота и аннексии Сахалина с целью получения контрибуций, предстала миру как держава, готовая продолжать кровопролитие исключительно ради обогащения. Рузвельт был мастерски прижат к стене. Поддержка Японии оборачивалась двойной угрозой: если японцы продолжат войну и добьются значительных успехов, это пошатнет баланс сил на Тихом океане в ущерб США; если имя Рузвельта будет связано с алчностью японцев, он может потерять престиж внутри страны. Помимо прочего, связать себя с провалившейся конференцией, предстать в глазах мира неудачным примирителем — этого болезненно самолюбивый Рузвельт вынести не мог («Я поседел за эти переговоры», — жалуется он в частном письме).

Мы видим, что Рузвельт вынужден был сделать ход, увенчавший все его огромные примирительные усилия. В прямом обращении к Николаю Второму американский президент обрисовал то, что виделось ему оптимальным компромиссом: Япония отказывается от требования ограничения русских военно–морских сил на Тихом океане (Рузвельт добился принятия этого условия от вначале не склонных идти на уступки в этом вопросе японцев), а Россия соглашается на отторжение южной части Сахалина и выплату контрибуций. «Если мир не будет заключен в данный момент… Россия лишится восточносибирских провинций». 23 августа посол Мейер вручил вышеприведенное письмо Рузвельта императору Николаю. Тот на этот раз был более жестким, чем на предшествующих аудиенциях. «Мы не находимся в положении Франции 1870 года», — сказал царь. После двух часов обсуждения Николай Второй согласился заплатить определенную сумму за содержание российских военнопленных. Посол снова вернулся к проблеме Сахалина, и царь впервые позитивно высказался о возможности раздела острова.

Рузвельт обратился и к противоположной стороне — в тот же день он пишет Канеко: «Этически, как мне кажется, у Японии есть обязательства перед всем миром. Цивилизованный мир смотрит на нее, ожидая заключения мира; нации мира верят в нее; пусть же она проявит себя в делах этических не хуже, чем в делах военных. К ней обращаются во имя всего возвышенного и благородного; и Япония не должна быть глуха к этому призыву». Едва ли японский аристократ прежде встречал такие поучения и в столь неприкрытой форме.

С другой стороны Витте ужаснул своего контрпартнера Комура тем, что объявил: надежды на компромисс с российской стороной у Японии при таких условиях нет. Военные авторитеты в Петербурге требуют продолжения войны. Русская делегация начала паковать чемоданы, а Комура послал в Токио телеграмму: конференция подошла к точке коллапса, и он советовал Токио смириться с провалом переговоров.

25 августа президент Рузвельт посвятил управлению подводной лодкой — одной из новеньких шести, приобретенных американским военно–морским флотом. Он наблюдает проплывающих в иллюминаторе рыб, а затем лично поднял лодку на поверхность. В это время Витте и Камура, молча куря, смотрели друг на друга в течение восьми минут. В кругах вокруг японской делегации пронесся слух, что русские, готовясь к отбытию, уже попросили счет за проживание в отеле.

Рузвельт разворачивает бурную деятельность. Пожалуй, наиболее важное значение имели закулисные действия президента 27 — 29 августа, когда русская делегация, следуя избранной тактике, демонстративно стала упаковывать чемоданы. В этих условиях посол Мейер начинает клеймить фанатическую тягу японцев к деньгам — за 1,2 млрд. иен они возмутили весь русский народ, который «вплоть до крестьян» отказывается платить репарации и готов пролить кровь на пути вторжения японцев в Сибирь.

В такой обстановке Рузвельт переходит почти к грубому нажиму: если японская сторона не сделает уступки, провала не избежать. Витте, уже получив царскую волю прервать переговоры, на свой страх и риск объявил о последней сессии 29 августа. Русские покинули свои портсмутские гостиницы. Репортеры спросили Коростовца относительно шансов на урегулирование. Тот ответил, что «почти уверен» в провале переговоров. Но послание из Токио инструктировало Комуру отложить финальную сессию на двадцать четыре часа. Русские могли только догадываться в какой агонии находится японская делегация, получив предписание из Токио.