В наши дни

Поразительно, как быстро здесь возник черный рынок. Повидавший на своем веку базары, где мешок муки меняли на катушку ниток, он сразу же узнал бесцеремонный лик рынка военных лет. Чем только тут не торговали! Подержанным мужским пиджаком и новыми, наверно украденными, кирзовыми сапогами. Лаковыми, ставшими ненужными туфлями и очень кому-то необходимым детским одеяльцем. Торговля шла азартно, нервно. Все куда-то спешили, торопили друг друга. Предлагался и обмен. В толпе, расталкивая других, шныряла приметная толстуха — явная спекулянтка. Перед Аркадием Павловичем ожила картина давней петроградской барахолки, где вот такие, как эта, с серьгами в ушах, скупали у «бывших» за бесценок фамильные бокалы и муфты из шиншиллей. Быстрая, языкастая, она хватала, мяла в пальцах все, что попадалось под руку. Прикидывала на себя цветастую шаль и слушала ход часов у продававшего их старика. Тут же, не торгуясь, забирала у женщины хрустальную сухарницу и совала ее в свою невесть чем набитую большую сумку. Пальцы скупщицы отсчитывали замусоленные пятерки, а глаза шныряли по толпе, выискивая, что еще стоит взять. Подумалось — спешит превратить деньги в вещи. Он припомнил — на одной из станций, что осталась позади, командир из запасников покупал сало. Пока военный вынимал из кармана гимнастерки бумажные рубли, торговка, глядя на его неказистый чемодан, спросила: «Может, у вас полотенечко чи маечка есть?.. Деньги-то шо? Хиба немец бере их?..» Он тогда отошел в сторону, заметив, как краска стыда залила лицо командира. То, что видел Аркадий Павлович сейчас, было постыдным, неприкрыто оскорбительным. И все же подумал, что спекулянтка была как раз той, кому можно продать кольцо. Он уже было собрался ее окликнуть, когда из толпы вынырнул человек в светлом пиджаке и кепочке, с шиком надетой набок.

— Аркаша!.. Аркадий Павлович!.. Ну, феерия! Каким здесь макаром?

— Гришка?!

— Он самый — пан Белохвостиков.

Да, это действительно был он, знакомый еще с давних нэповских лет, человек без возраста — Гришка Белохвостиков, почему-то любивший себя называть паном. В среде театральных администраторов, дружных между собой, дельных и обязательных, Гришку не ставили ни в грош, но он, будто не замечая того, держался со всеми запанибрата, всегда готовый угодить людям, имеющим вес, чтобы потом у них что-то урвать. Именно таким он считал и Аркадия Павловича, называя его Корифеем. Бывал Гришка нечист на руку. На время куда-то исчезал, а потом снова появлялся на виду — говорили, промышлял «левыми» концертами в клубах с участием кинознаменитостей. Он был из тех, что выбираются из любого омута и, отряхнувшись, делают вид, что грелись на солнышке.

Теперь Гришка Белохвостиков, неуместно сияющий, улыбающийся так, словно встретились они в курортный месяц на пятачке в Кисловодске, жал руку Аркадию Павловичу, который готов был приписать эту встречу своему прославленному везению. Еще бы! У Гришки, наверное, есть знакомство и на железной дороге. Да и с кольцом, пожалуй, удастся повременить. А Белохвостиков меж тем, с любопытством оглядывая его, спрашивал:

— Что это с тобой, Аркадий Палыч?.. Увидел, думаю, ты — не ты, Корифей?..

— Я, да. — Аркадий Павлович не помнил того, чтобы Гришка прежде называл его на ты, но до того ли… Стараясь быть кратким, он рассказал Белохвостикову обо всех мытарствах в попытке пробиться домой. Гришка слушал, делал большие глаза, качал головой и сочувственно прицокивал. Но когда одиссея с пульманами подошла к концу, снисходительно улыбнувшись, сказал:

— Ах, Палыч, а я тебя за самого мудрого держал… Куда ты, бедолага, с этим хозяйством укатишь?.. Или не понимаешь — один день, два и — здрасте! — будут тут. А нет — все равно тебя догонят… Это же сила какая!.. Страшно вообразить. Ленинград уже, слышно, отрезан… Пока мы тут с тобой, они, может, уже в Саду отдыха под вальсы Штрауса… И до Москвы допрут. Вероятная реальность… — Он притворно вздохнул, — Сочувствую тебе, славный ты мой.

Это был знакомый ложно-ласковый и одновременно нахальный тон Гришки. Помрачнев, Аркадий Павлович сказал:

— Продвижение гитлеровцев замедлено. Они получают отпор.

— Замедлено героическим сопротивлением, — с ехидством продолжал Белохвостиков. — Кулак они готовят, вот и приостановились. Потом ка-ак дадут!.. А ты где? Драпать надо. Тебе-то уж точно драпать, Аркаша…

Это неожиданное «Аркаша» едва не заставило Аркадия Павловича вскипеть, но, всегда умевший владеть собой, он выдержал взгляд бегающих глаз Белохвостикова и, словно не поняв его подлого намека, спросил:

— Ну а ты что, Гришка?