В наших переулках

Ну а Тамара? Она-то, кажется, не могла так просто от нас отвернуться? Она и не ушла от нас сразу. Поступив в сорок первом году добровольно в армию, Тамара благополучно служила под Москвой в войсках ПВО. Там быстро обнаружили ее артистические способности и скоро взяли в какой-то ансамбль песни и пляски. Она иногда являлась в Каковинский из своей части в платье защитного цвета, военного покроя, но прекрасного английского сукна. Демобилизовавшись, Тамара подарила это платье мне: «Надоело ходить в военном!» У меня выбора не было. И на четвертом и пятом курсах университета я щеголяла в Тамарином платье, невольно из-за своей нищеты снискивая себе у посторонних незаслуженную воинскую славу. Но платье мне шло. Тамара же тем временем уже училась в Театральном училище. Чтобы поступить туда, нужен был аттестат зрелости. У Тамары его не было, но все мы к этому времени уже не были обременены излишней щепетильностью, зато обрели необходимую для выживания и выращенную войной дерзость.

Наш брат Алеша, вырвавшись с завода ЗИС, где он с сорок второго года, то есть с пятнадцати лет проработал сначала слесарем, а затем контролером ОТК, поступил на подготовительные курсы Горного института, достав каким-то образом справку об окончании восьмого класса, хотя успел до войны кончить только семь. Лиля Брянская, Алеша Стеклов и Дима Редичкин, пройдя тоже через краткосрочные подготовительные курсы, учились в Торфяном институте: поступали туда, куда сумели, а вернее, где были эти самые спасительные курсы для тех, кто до войны не успел кончить школу. Мы с Андреем ухитрились кончить ее в сорок втором году ускоренным способом, придуманным специально для уходивших на фронт школьников. Но только у одного Андрея в сорок пятом оказался на руках не нужный ему уже аттестат. Успев перед самой мобилизацией поступить в Литературный институт, Андрей вернулся туда с искалеченной на всю жизнь ногой, но законным студентом. Вот его-то «лишний» аттестат Алеша Стеклов и Дима Редичкин при помощи институтских реактивов и отличной каллиграфии и превратили в аттестат Тамары Сучковой, открыв ей путь на сцену. В 50-х годах, окончив училище, Тамара уехала в Магадан за «длинным» северным рублем и стала примадонной тамошнего театра. Подробности ее магаданской судьбы остались нам почти неизвестны. Кажется, она там вышла замуж за ссыльного музыканта-эстонца, кажется, он рано умер. Кажется, она вышла еще раз замуж за начальника золотых приисков. Наезжая в Москву, она все реже и реже навещала Каковинский, где меня уже не было, а потом и совсем исчезла с нашего горизонта. Почему? Были ли тому определенные причины? Не знаю. Но ей явно хотелось порвать с прошлым. Может быть, мы больше знали о нем, чем ей самой хотелось сохранить в своей памяти? Может быть, мы были в чем-то перед ней виноваты? Но у каждого из нас шла уже своя отдельная жизнь, и только наша мама была оскорблена таким непонятным забвением.

Однажды в 60-е годы я встретила Тамару между Ленинградским рынком и только что построенной возле него жилой «башней». Оказалось, что в ней поселилась Тамарина старшая сестра. Мы с Тамарой узнали друг друга. Но радости она не выразила. Проводив меня до дома, она отказалась зайти. Она объяснила отказ тем, что одета не так, как ей хотелось бы и как она может быть одетой. Казалось бы, не все ли равно, как она, как мы обе одеты? После стольких лет общей жизни! Но пообещав зайти в другой раз в более подобающем виде, она так и не появилась у нас и никогда больше не дала о себе знать.

Такова внешняя сторона наших послевоенных разрывов. Внутренние причины их я, пожалуй, не смогу объяснить. Но кое-что видится из дали истекшего времени.

И в периоды, казалось бы, самой крепкой дружбы все-таки настоящей духовной близости у нас не было. Я «дружила» с теми, кого прибивало ко мне случаем, судьбой, выбирала не я. Чтение, дневник, семейная драма, мое расхождение с общепризнанными взглядами и вкусами — всего этого ни с кем из постоянных посетителей нашего дома я не делила и не обсуждала. Как, впрочем, ни с братом, ни с сестрой. Все это было внутри за семью печатями. Хоть и по-разному, но все были детьми своего времени и о главном и сокровенном молчали.