В наших переулках

Иногда девушки берут меня вечером с собой на гулянье. Тогда я гордилась, что они меня, восьмилетнюю, считают подругой. А была я для них, наверное, удобным прикрытием: у Макара не очень погуляешь, ну а вместе с ребенком ничего предосудительного не будет. Но так или иначе я стала участницей этих непонятных для меня и скучных сборищ.

За околицей, вокруг маленькой вытоптанной площадочки, на низеньких чурбачках лежат под прямым углом две широкие и длинные доски — это скамьи. На них, тесно прижавшись друг к другу, сидят девушки и парни. У одного гармонь, он что-то тихо наигрывает. Девушки пересмеиваются, толкают друг друга. Я сижу в общем ряду и хорошо чувствую ощутимость этих толчков. Потом одна выходит на середину и начинает притоптывать, танцуя, подходит к другой, вызывая ее в круг. В общем известный ритуал, общий для всех русских деревень. Странно для меня здесь было то, что Волково — деревня крошечная, почти вся молодежь — родственники между собой в той или иной степени, целый день все вместе работают, а вот поди же — все им надо, чтобы было, как у людей, и вечернее гулянье так же, как и везде, заманчиво и волнующе.

И еще пронзительна была тишина вокруг. Такой я больше нигде не слышала, просто уши закладывает — ведь ни радио, ни трактора, ни автомобиля, а ближайшие поезда за семьдесят-восемьдесят километров. Ни звука постороннего, ни огонька. Летом в избах света почти не зажигали, ложились спать рано. К тому же народ в тех местах не очень музыкален, поют негромко и глухо. Кругом бесконечная глухая пустынность, пронизанная пряным запахом болотных цветов. И от этой немоты веселье за околицей казалось мне еще более странным и ненужным: в деревне, где перед сном по улице бегают ребятишки, судачат у ворот бабы, разговаривают на завалинках старики, звенит колодезная цепь, мне было гораздо веселее. Тайный, скрытый, взрослый смысл этих вечерних молодых сборищ от меня почти ускользал. Я не горевала, когда Саня и Фрося уходили без меня на гулянья в село или другие деревни.

4

К середине волковского лета жара сделалась нестерпимой, дожди вовсе прекратились, толстый слой пыли покрыл и деревья, и траву. Вместо запахов огородов и цветущих лугов, встретивших нас здесь в июне, с самого утра ноздри сушила и раздражала едкая гарь дыма — сначала едва заметная, потом все более ощутимая: кругом горели леса.

Впрочем, сначала пошли слухи о пожарах: где-то загорелись торфяные разработки. Но однажды томительно знойным утром я вышла на пустынную улицу, принюхиваясь к уже привычному и все усиливающемуся запаху гари, лениво посмотрела на кур, зарывшихся в толстом слое пыли на дорожном перекрестке, скользнула привычным и еще сонным взглядом по соседним избам, по часовне, по баням внизу под горой, по лесу, тонувшему в жарком мареве, обошла наш дом и, не найдя, чем заняться, поднялась на высокое парадное крыльцо, чтобы усесться в истоме на чистых ступенях у запертой и уже жарко разогретой солнцем двери. И тут я увидела, что справа над домами и лесом неподвижно стоит громадный столб рыжего дыма. Он не исчез и почти не изменил очертаний в неподвижном блеклом небе до самого вечера. А назавтра, когда я вышла сознательно посмотреть, что стало за ночь с дымовым столбом, их было уже три, с трех сторон они окружили деревню, и один из них был не рыжим, а черным, и закрывал солнце, так что казалось, что пасмурно, хотя жара стояла по-прежнему нестерпимая.

Горело где-то очень далеко, в Волкове жизнь шла своим чередом. Но в самом равнодушии к бедствию было что-то тревожное, так что сердце сжималось тоской. Однообразное томление нарушилось тремя случаями.

В ближайшее воскресенье в Волкове появились священник и дьякон с иконой в руках: решено было освятить поля, просить у Бога дождя. Я видела, живя в Ландехе, большие крестные ходы в праздники, когда сотни разряженных, веселых людей шли за иконами и хоругвями — это было мощное народное гулянье. Помню я и как в праздники батюшка с причтом ходил по домам с молебнами, как распахивались широко перед ними двери, как выбегали хлопотливые хозяева на старательно вымытые ступени крыльца, как потчевали почетных гостей в горницах за заранее приготовленными столами — то все были торжества. Сейчас в Волкове была беда. И маленькое шествие во главе со священником в длинном жарком облачении среди засыхающих полей под жгучим солнцем казалось мне знаком беспомощности перед этой наступающей бедой: так мала была горстка молящихся о спасении людей и так велико и страшно белесое выжженное небо.