В наших переулках

Он все умел делать, что надо уметь делать в деревне. Не умел он только смириться. До самой войны не мог успокоиться, что то, к чему приложил свои не знающие устали руки, пошло прахом. В сентябре сорок первого года он все доказывал нашему отцу, что надо совсем не иметь разума, чтобы в их-то местах сеять пшеницу, а не лен. Когда росла здесь пшеница? Пироги с луком, с морковью, с ягодой — и то пекли из ржаной муки. Белую муку покупали в лавке для больших праздников. На денежки, вырученные за плотничье умение, за бабью зимнюю «строчку», а главное, за лен, что шел прямо за границу вместе с этим самым бабьим рукоделием. Лен — здешнее золото. И он приводил цены на лен 1913 и 1925 годов. Нашу катастрофу на фронтах сорок первого года, да и саму войну, Макар Антонович прямо связывал с неправедной жизнью последнего десятилетия, когда сначала отняли, а потом сломали и бросили его сеялку, когда стали сеять пшеницу вместо льна на тощих лесных подзолах, когда просо перестало подниматься выше щиколотки. Божий гнев должен был настигнуть праздных неразумных святотатцев. Вот и гул с Ландехской колокольни не доносится больше до Волкова. Сняли колокол. Забыли, что на месте ландехского собора была церковь, поставленная самим князем Пожарским. Как же не быть беде?

Но кончилась война, и я увидела другого Макара Антоновича. Это был такой же рачительный хозяин, любопытствующий ко всяким полезным деревне новинкам, но с другим отношением к силе, порушившей его крестьянский мир.

Когда мы — без хлеба, почти без денег, разутые, как всегда, но уверенные в себе, как никогда (о себе говорю: студентка третьего курса университета, я только что получила грамоту за анализ рассказа Чехова «Свирель», грамоту, подписанную самим академиком В. В. Виноградовым, — как тут не стать уверенной в себе?), когда мы пришли в Волково в сорок пятом году, нас снова приняли по всем правилам деревенского гостеприимства: истопленная баня, войлок на полу горницы, рассыпчатая каша на молоке, щички постные, но тоже забеленные молоком, а на второй день — куриная лапша. Это Анна Федоровна пожертвовала ради нас одной из бродивших возле дома рябушек. Вот тогда-то и увидела я другого Макара Антоновича.

Две причины, как мне кажется, способствовали его примирению с советской властью в тот исторический момент.

Первая — электричество. В Волково провели электричество. Вместо уютной десятилинейной керосиновой лампы над столом теперь в Одуваловской избе прямо перед иконами болталась голая электрическая лампочка на шнуре. И в горнице под самым потолком тускло светилась такая же. И во дворе, едва рассеивая громаду черной пустоты. Макар ходил от выключателя к выключателю и щелкал ими, как мальчик только что подаренным игрушечным пистолетом. «А? Каково? Ловко придумано?» — приговаривал он при каждом щелчке, демонстрируя новинку нашему отцу. А тот искренне разделял его радость, словно и впрямь впервые увидел электрическое освещение. В Волкове-то впервые! Но что лампочка! Для Макара она была лишь любопытной забавой. Читать Евангелие и свою любимую книгу о пчелах, объяснял он отцу, можно и при керосиновой лампе. Крестьянин, давно разлученный с лошадью, он восхищается электричеством как рабочей силой. В первый же день он повел нас на колхозный, а некогда его, Макаров, ток. Там, где последняя одуваловская лошадь с зари до зари вращала громадный деревянный круг, теперь гудела электрическая молотилка. Макар Антонович показывал нам ее с такой гордостью, словно сам сотворил это чудо. «Мне бы такую силу в двадцать пятом году, а, Василий Александрович? То-то делов бы наделал!» Там, на току, Макар Антонович и рассказал, как все удачно, как выгодно сложилось все в Волкове во время войны. На соседних торфоразработках не хватало рабочих рук («Большого болота-то поди совсем нет, охотиться негде, да и грибов почитай не стало, ну, да Бог с ними, с забавами!») Вот торфяное начальство и договорилось с колхозом: как уберут хлеб и картошку, всех девок из соседних деревень на торф, три года проработают — во все окрестные деревни проведут электричество. И не обманули. Вот ведь как замечательно! Почитай, задаром.

Нет, может, кто и голодал в Волкове во время войны, только не в доме Макара Антоновича. Куда там! Подводу клюквы продали в сорок третьем в Иванове стаканами. А знаешь, почем в городе давали за стакан? То-то! Кто же собирал эту самую клюкву, по-нашему журавигу? Павел — на фронте, Александра — на торфе. Кто же как ни они с Анной? По такой-то цене и на коленях поползать лестно, даром, что колени уже плохо гнутся.