В наших переулках

За обедом на столе действительно много самогона. Я не сразу заметила, что пока наша мама увлеченно рассказывает молодежи — Кате, ее сестре Ане и Аниному мужу Володе — о прошлом Ландеха, старшие мужчины куда-то исчезли. Я только к вечеру узнаю, что случилось. Саня долго молчит, поджав губы, прежде чем признаться: мужчины напились и Саня отправила их в баню отсыпаться. А утром она потребовала от брата, чтобы он тут же возвращался к себе в Гороховец, раз не умеет при таких гостях себя вести. Так я больше никогда и не видела Павла Одувалова. Жаль. Я бы простила ему такой ординарный российский грех. «А что, Саня, сильно он пьет?» — «И-и-и, не говори, просто беда», — только и ответила Саня. Но обиделась на него крепко, никогда ни в одном письме имени его не поминала и поклонов от него не передавала. Видно, и она мечтала о предельном благообразии этого родственного свидания. Он к ее возмущению его нарушил. И уж потом, после Саниной смерти, когда я спрашивала у гороховецкой Нины о Павле, она в письме ко мне отвечала уклончиво, храня материнскую обиду: «Жив. Что ему сделается? А только Черепки они и есть Черепки». Черепки — деревенское прозвище Одуваловых. Что оно в себя вмещает, мне до конца не дано было понять. Что-то неодобрительное: вспыльчивость, упрямство, может быть, и накопительство? Но только не пьянство. Сам Макар Антонович пил очень аккуратно и только по большим праздникам.

И вот мы остаемся с мамой в узком семейном кругу волковских родственников — Александры Макаровны, Дмитрия Ивановича и гороховецкого их внука десятилетнего Коли, живущего у бабушки летом. Аня и Володя с ребенком, прихватив к себе в гости Катю, отбывают в свое Мугреево. Впрочем, оттуда время от времени Володя прилетает в деревню кружным путем на своем мотоцикле. Володя — заметная фигура в местном масштабе: в свои двадцать с небольшим лет он — председатель Мугреевского сельсовета. Аня — учительница там же. Все дети Александры Макаровны получили среднее образование, грамотны. Но мне легче со стариками. Молодые мои родственники насторожены и отчуждены от нас. Одна Нина была явно рада нашему приезду, она помнит нас с детства, она чтит, по завету матери, нашего покойного отца. А младшие, кажется, разочарованы и моими подарками. Я заметила легкую презрительную усмешку Кати, рассматривавшей вместе с сестрой трикотажное платьице, купленное мною для нее в магазине «Синтетика». Не понравилось. И то, что я хожу в деревне в простом открытом ситцевом платье, тоже не нравится: не нарядно, не по-столичному? А, может, напротив, и ей надо было привезти простое и ситцевое? Кто их здесь поймет?

Я заметила в тот приезд нечто похожее между отношениями деревенских жителей к нам, столичным гостям, с отношением нас, российских жителей, даже и столичных, к заграничным гостям. Подарки принимаем с удовольствием, но знаем их незначительную для них, одаривающих, цену. Чуть-чуть им невольно завидуем — богатству, комфорту, свободе передвижения, но и чуть-чуть в глубине души презираем за незнание почем фунт лиха нашего, российского лиха. Стараемся перед ними выглядеть богаче и счастливее, чем есть, и прекрасно знаем тщетность наших стараний. Наше прославленное гостеприимство — что же иное, как не такое старание?

В одном из вечерних разговоров на завалинке примчавшийся на мотоцикле Володя, к слову, сказал: «Москва ведь высасывает из нас все соки. Мы все, вся страна, работаем на Москву». Ого, я такого еще не слышала! Я и не подозревала силы антагонизма между провинцией и столицей. Он проступил не только в самих словах, но и в искривившихся обидой губах Володи. «Ты так думаешь?» — спросила я, а про себя усмехнулась: «Да что с вас высосешь? Посмотри на свои поля, заросшие сорняками!»

В Волкове — новшество: возле избы построена деревянная будочка-уборная. Раньше ходили буквально «на двор», где стояла скотина. Вокруг будочки — высоченная густая крапива. Я как-то невзначай да и скажи при Дмитрии Ивановиче: «Ну и крапива у вас вымахала!» Наутро смотрю: выкошена крапива. Раньше она считалась первым признаком бесхозяйственности и упадка. Вот он, почти слепой, и устыдился. А у меня и в мыслях ничего такого не было.

Иду как-то из леса мимо бань, а за ними в овсяном поле — телята, штук шесть-семь пробрались через поломанное прясло и пасутся в свое удовольствие. Я бегом к Сане: «Что же это делается, надо скорее выгнать». А она так спокойно на меня посмотрела, помолчала и обронила: «Так ведь колхозные — и поля, и телята». Вот те раз! Я-то хорошо еще помнила твердую деревенскую науку: не дай Бог скотину в поле упустить.

Внук Сани, сидя за столом, говорит строго: «Баб, а баб, ты смотри, не трогай моих грибов. Помнишь, мы вместе собирали? Так свои я домой отвезу». Я вмешиваюсь в разговор: «Как же это нехорошо получается: собирали вместе, обедаете вот вместе, а грибы — не трогай», но Саня перебивает меня: «Правильно, миленький, правильно. Все в свой дом неси, все — в дом». Наши представления о воспитании явно расходятся.