В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

Томшке начал заниматься утренними поверками пленных и распределением их по рабочим местам, а фельдфебель Хебештрайт совсем устранился от этих дел и явно пренебрежительно относился к своему новому коллеге, который вел себя довольно странно. Так, почти каждое утро Томшке присоединялся к уборщикам во главе с Никитой Рыжим и сам мыл из шланга пол. Это стало его любимым занятием. Кроме того, Томшке абсолютно безразлично относился к внешнему виду пленных и совсем не интересовался их работой и нуждами.

Как-то утром, выполнив свои обязанности, я стоял у гаража, греясь на солнышке. И вдруг, оглядываясь вокруг, ко мне робко подошел молоденький и очень красивый курсант авиационной школы. Деликатно поздоровался и представился Гансом Иоахимом Леманом из города Вернигороде. Он попросил разрешения поговорить со мной за углом гаража, чтобы нас никто не увидел. Оказалось, он знает, что я – бывший студент, а он тоже был призван в армию из вуза. Поэтому он решил, что мы можем поговорить друг с другом открыто.

Скоро он станет настоящим пилотом, и его могут послать бомбить русские города и другие объекты. Он считает, что немцы не выиграют войну, и не желает зря сложить на ней свою голову. Что же ему делать? Идеально было бы посадить бомбардировщик на ближайшем русском аэродроме, но это не дадут сделать члены своего же экипажа и другие немецкие самолеты. Может быть, выброситься с парашютом на Русскую землю и сдаться в плен? Его вопрос сильно озадачил меня: не является ли это провокацией? Но лицо собеседника было таким доверчивым, что мои сомнения сразу отпали. Но если он окажется там, то какие русские слова надо знать, чтобы сдаться в плен. Я их перечислил, и он их записал немецкими буквами в свой блокнот. Это были: «Здравствуйте! Гитлер капут. Я ваш, помогите мне». Но неплохо бы, сказал я, произнести еще пару матерных слов. Мы их тоже записали и прорепетировали.

Собеседник поблагодарил меня и назвал свой домашний адрес, чтобы мы, «дай Бог, могли после войны снова встретиться или вести переписку». Однако после войны, послав несколько писем по этому адресу, я не получил ответа. Немецкие знакомые сказали мне, что в конце 1945 года в доме поселились другие жильцы.

Тогда у меня появилась было мысль дать Гансу адрес моей матери, чтобы он, если попадет в плен, сообщил ей о судьбе сына. Но я быстро раздумал это делать, полагая, что это ей и моим родным это может только повредить.

В дальнейшем другие немецкие военнослужащие в разных местах обращались ко мне за советом, как лучше сдаваться в плен русским. А многих я сам агитировал совершить этот поступок. Многим гражданским лицам я говорил, что когда в Германию придут русские, то они установят в ней справедливую власть. Такая агитация была единственно доступной для меня патриотической работой на пользу Отечества.

Бежать из плена я, конечно, мог, но добраться до линии фронта или к партизанам – точно нет. Не мог совершить во вражеской стране и какие-либо диверсии, уничтожить какую-либо важную персону, так как при моем положении пленного встречаться с подобными лицами не имел никакой возможности. Убить же бедного и, как правило, немощного, пожилого и зачастую многодетного рядового солдата – своего конвоира или сжечь двор мелкого немецкого крестьянина было бы просто мерзким, нечеловеческим поступком.

Большинство военнопленных, включая и меня, часто занимались саботажем, незаметным или малозаметным для немецких прорабов или мастеров. Например, работали очень медленно и с низкой производительностью, ломали или портили предметы, которые загружали в вагоны или выгружали из них, выводили из строя машины, на которых работали, в основном чтобы передохнуть и т. д. Но такой саботаж, конечно, был малоэффективен. Главным оставалось выжить в плену, но не любой ценой, а нанося как можно меньше вреда сражающейся Родине.

Правда, значительная часть советских военнопленных в Германии все же не думала о патриотизме и не страдала от мысли, что за них отдают жизнь на фронтах их товарищи. Этому, к сожалению, я был свидетелем.

Но о том, что происходит в это время на фронтах, я и другие пленные в лагере были почти в полном неведении. Пользовались в основном слухами. Слушать, хотя бы тайком, немецкое или другое радио пленные не имели возможности, да и у простого немецкого населения все радиоприемники были отобраны. Их где-то хранили «до дня победоносного окончания войны». Не поступали в лагерь и газеты, в том числе и на русском языке. Можно было подумать, что деятели РОА перестали заниматься вербовкой военнопленных в свою армию. Как «истинный солдат», фельдфебель Хебештрайт без специального приказа начальства не допускал появления в лагере газет на русском языке и власовских агитаторов, считая их предателями своей Родины.

Глава 5

В начале второй декады апреля в нашей рабочей команде произошло большое изменение, поскольку у немцев отпала надобность в подготовке контейнеров.