В объятьях олигарха

Я ладонью собрал с подбородка остатки кирзовой каши (только что позавтракал, вкусная кашка с солидолом).

— Значит так, душа моя. Время поджимает. Сколько еще надо, чтобы закончить книгу хотя бы вчерне?

— Леонид Фомич, да я, честно говоря, по–настоящему еще и не принимался.

— Что же мешало? Отвлекался на убийства?

— Вы прекрасно знаете, чем я был занят.

Оболдуев непроизвольно пряданул ушами. Выпуклые глаза блеснули: озадачил мой тон, вызывающий, непочтительный, я сам это отметил. Беседовали в рабочем кабинете — Оболдуев, сидя в кресле, нависал над лакированной поверхностью стола, как скала над морем; я так и не рискнул (что–то удержало) присесть на стул.

— Давай, Витя, начнем с чистого листа. Забудем, что было, вернемся к контракту. Книга. Вот главное. Давай четко определимся, в каком она состоянии. Наброски, которые ты показывал, никуда не годятся. Кажется, тут мы сошлись во мнении. Честно говоря, мне не нравится твое настроение. Какое–то легкомысленное. Хочу наконец услышать конкретно: ты продолжаешь работу или намерен дальше лоботрясничать?

Спрашивал совершенно серьезно, так хозяин распекает нерадивого наемного работника, батрака, и бредовость этой сцены, как и всего происходящего, меня ничуть не смущала. Как большинство граждан страны, я давно привык к шутовским, смещенным, вывернутым наизнанку отношениям и знал: чтобы выжить в новых условиях, главное — им соответствовать.

— Леонид Фомич, весь материал собран. Контуры вашей биографии, ее пафос мне понятны. Я могу уложиться в три–четыре месяца, но есть некоторые обстоятельства, которые нам следует уточнить. Не относящиеся к тексту.

— Витя, все, что делает доктор, — это для твоей же пользы. Чтобы не натворил новых бед. Откуда я мог знать, что у тебя такой неуправляемый темперамент? Каюсь, писателей я представлял себе несколько иначе. Во всяком случае, как добропорядочных граждан, не склонных к злодейству. А ты, видишь, оказался наособинку. Яркая творческая индивидуальность. Выдающийся фрукт.

— Речь не об этом, — возразил я, переступив с ноги на ногу. — Доктору я глубоко благодарен за неусыпную заботу, но у литературной работы своя специфика, для нее необходимы не только минимальный физиологический комфорт, но и душевное спокойствие. Равновесие духа и ума. Как раз этого я лишен.

— Совесть, что ли, мучает? Из–за убиенного Гарика? Или из–за денег?

— Конечно, и это тоже. Но тут уже ничего не поправишь, что случилось, то случилось. Просьба к вам, Леонид Фомич, можно сказать, пустяковая. Я должен быть уверен в безопасности моих стариков. Что бы со мной ни произошло, это не должно их коснуться.

— Что ж, добродетельный сын, пекущийся о престарелых родителях, одобряю… Значит, не совсем зачерствел душой… Хорошо, согласен, даю слово бизнесмена. Надеюсь, этого достаточно?

— Вполне… Но еще я должен с ними повидаться.

— А это еще зачем?

Мы встретились взглядами, сирый и сильный, и я, набрав в грудь воздуха, сказал твердо:

— Хочу получить их благословение, Леонид Фомич.

— На что благословение? На какое–нибудь очередное преступление?

— Нет, Леонид Фомич, на законный брак с вашей дочерью.

В кабинете стало тихо, как в склепе. Мужественное лицо олигарха с выпученными, будто стеклянными глазами претерпело ряд мгновенных изменений, и последняя застывшая на нем гримаса означала лишь одно: мне крышка.

— Пошел вон, наглец, — обронил Оболдуев с какой–то неожиданно писклявой интонацией. Я не успел выполнить распоряжение. В кабинет ворвались двое дюжих слуг (как он подал сигнал, я не заметил), подхватили меня под руки и дружным рывком выкинули в коридор.

ГЛАВА 30

В ПОМЕСТЬЕ ОЛИГАРХА

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Почему я, вот неразрешимый вопрос.

Почему именно на мне замкнулось все извращенное, подлое, что есть в этом мире? За какие такие особенные грехи наказал Господь?

Нет ответа.

Я лежал на операционном столе голенький, освещенный мощными пучками света со всех сторон. Над головой нависли густые заросли проводов и шлангов, в запястья воткнуты иглы, соединенные с аппаратом искусственного кровообращения. Вокруг с озабоченными лицами шушукались люди в белых халатах и главный среди них — усатый, тучный хирург в белоснежной кокетливой шапочке на темных кудрях. Я был в трезвом уме и ясной памяти. Мне предстояла операция по пересадке почки, но не больной на здоровую, а замена правой на левую, моих собственных, которые обе здоровы. Операция должна была проходить под местным наркозом, и, как объяснил Герман Исакович, это обстоятельство имело чрезвычайно важное значение для науки.