В одном лице (ЛП)

Кто умер? Я мысленно пробежался по списку возможных подозреваемых. Не бабушка Виктория; она умерла уже давно. Она «ускользнула», не дожив до восьмидесяти, услышал я как-то слова дедушки Гарри — как будто он завидовал ей. Может, теперь и дед умер — Гарри было восемьдесят четыре. Дедушка Гарри любил проводить вечера в своем доме на Ривер-стрит, чаще всего в нарядах покойной жены.

Гарри еще не «ускользнул» в старческую деменцию, которая (уже скоро) вынудит нас с Ричардом поместить старого лесоруба в дом престарелых, построенный им для города. Я помню, что уже рассказывал вам эту историю — как остальные обитатели Заведения (как зловеще называли его старики Ферст-Систер) жаловались, что дедушка Гарри «удивляет» их переодеваниями. После нескольких его появлений в женском платье — как можно было продолжать удивляться? Но мы с Ричардом немедленно вернули дедушку Гарри обратно в дом на Ривер-стрит и наняли сиделку для круглосуточного дежурства. (Все это — и не только это — ждало меня в не столь уж отдаленном будущем.)

О нет, подумал я, когда Элейн повесила трубку. Только бы не дедушка Гарри!

Я ошибался, когда воображал, будто Элейн может читать мои мысли.

— Билли, твоя мама… твоя мама и Мюриэл погибли в аварии — с мисс Фрост ничего не случилось, — поспешно сказала Элейн.

— С мисс Фрост ничего не случилось, — повторил я и подумал про себя: как получилось, что я ни разу не связался с ней за все эти годы? Я даже не пытался! Почему я не стал ее разыскивать? Сейчас ей должен быть шестьдесят один год. Неожиданно я с изумлением осознал, что не видел мисс Фрост, не слышал о ней ни слова уже семнадцать лет. Я даже Херма Хойта не спрашивал, не получал ли тот от нее вестей.

Тем морозным вечером в Нью-Йорке, в феврале 1978 года, мне было почти тридцать шесть, и я уже понял, что из-за моей бисексуальности женщины всегда будут считать меня ненадежным, и одновременно (и по той же причине) геи тоже никогда не будут доверять мне полностью.

Что бы подумала обо мне мисс Фрост, спросил я себя; и я думал не о своих романах

. Что бы она сказала о моих отношениях с мужчинами и женщинами? «Защищал» ли я кого-нибудь? Для кого я действительно что-то значил? Как так получилось, что мне почти сорок лет, но я никого не люблю так искренне, как люблю Элейн? Как мог я не оправдать ожиданий, которые наверняка возлагала на меня мисс Фрост? Она защищала меня, но для чего? Неужели она просто отсрочила мои случайные связи? Но если геи чаще — и сознательнее — практиковали случайные связи, чем гетеросексуалы, то бисексуалов часто обвиняли в том, что они неразборчивее всех остальных!

Если бы мисс Фрост встретила меня сейчас, кого бы я ей напомнил? (Я имею в виду не мой выбор партнеров, а их общее число, не говоря уже о том, какими поверхностными были мои отношения с ними.)

— Киттреджа, — ответил я себе вслух. Вот как далеко я забрел — только бы не думать о матери! У меня умерла мама, но я не мог или не позволял себе думать о ней.

— Ох, Билли, Билли, иди сюда. Билли, не надо об этом, — сказала Элейн, протягивая ко мне руки.

Мюриэл была за рулем, когда на вермонтской автостраде 30 в их машину врезался пьяный водитель, заехавший на встречную полосу. Мама и Мюриэл возвращались из Бостона после очередной поездки по магазинам; тем субботним вечером они, наверное, беспечно болтали о всякой ерунде — когда машина, полная пьяных лыжников, спустилась по дороге со Страттон-Маунтин и повернула на юго-восток по автостраде 30. Мама и Мюриэл ехали по этой же трассе на северо-запад; где-то между Бондвиллем и Роусонвиллем машины столкнулись. В горах снега для лыжников хватало, но автострада 30 была сухой и покрытой коркой дорожной соли; было двадцать градусов ниже нуля, слишком холодно для снега.

Согласно отчету полиции Вермонта, моя мама и тетя Мюриэл погибли на месте; Мюриэл только недавно стукнуло шестьдесят, а маме исполнилось бы пятьдесят восемь в апреле этого года. Ричарду Эбботту было всего сорок восемь. «Как-то маловато, чтобы стать вдовцом», как сказал дедушка Гарри. Дядя Боб тоже был слишком молод для вдовца. Он был ровесником мисс Фрост — ему был шестьдесят один год.

Мы с Элейн взяли в аренду машину и поехали в Вермонт вместе. Всю дорогу мы спорили о том, что я «нашел» в Рейчел, тридцатилетней писательнице, преподававшей в Колумбийском университете.

— Тебе льстит, когда молодым писателям нравятся твои романы — или, может, ты не замечаешь, как они к тебе клеятся, — начала Элейн. — По крайней мере, то время, что ты провел с Ларри, научило тебя опасаться старших

писателей, которые подлизываются к тебе.

— Видимо, я не замечаю, что Рейчел ко мне подлизывается. Но Ларри ко мне никогда не подлизывался, — ответил я. (Элейн сидела за рулем; она была агрессивным водителем, и когда она вела машину, то становилась агрессивной и в других отношениях.)

— Рейчел к тебе подлизывается, а ты этого не видишь, — сказала Элейн. Я промолчал, и она добавила: — Если тебе интересно мое мнение, мне кажется, что у меня сиськи больше.

— Больше, чем…

— Чем у Рейчел!

— А-а.