В окопах Сталинграда [1947, Воениздат. С иллюстрациями]

— Не завидую Абросимову, — кулачок у Ширяева дай бог…

Мы еще некоторое время разговариваем, потом Фарбер возвращается в трубу. Я ухожу к себе. Мне не хочется больше на суд.

Валега поджаривает хлеб на масле. В углу шумит самовар.

Я снимаю сапоги, гимнастерку, вытягиваюсь на койке.

— Вы чай или кофе будете? — спрашивает Валега.

— А кофе с чем?

— С молоком.

— Тогда кофе.

Валега уходит толочь зерна. Шипит масло на сковородке. Я вынимаю и перечитываю стихи Карнаухова.

Потом приходит Лисагор. Хлопает дверью. Заглядывает в сковородку. Останавливается около меня.

— Ну? — спрашиваю я.

— Ходатайствовать о разжаловании и в штрафную…

— Мало.

— Ничего. Пускай поползает на брюхе. Полезно. Валега ужин готовит?

— Кофе пошел делать.

Больше об Абросимове мы не говорим. На следующий день он уходит, ни с кем не простившись, с мешком за плечами.

Больше я никогда его не видел и никогда о нем не слыхал.

26

Ночью приходят танки. Долго фырчат, лязгают гусеницами по берегу, маскируются. Сразу как-то веселей становится.

Мы их давно уже ждем. Дней десять носятся слухи. Говорили, целая танковая дивизия идет из тыла, прямо с завода. Потом уменьшили до полка, до батальона. Приходят же всего шесть видавших виды старушек — и не из тыла, а с «Красного Октября», где они воюют чуть ли не с первого дня обороны. Но все-таки это — танки, техника… И вид у них довольно грозный.

К утру они должны быть уже на передовой. Майор приказывает мне просмотреть и подготовить дорогу для них. Придется подорвать две железнодорожные платформы, загораживающие путь у шлагбаума. Посылаю туда Лисагора и Агнивцева.

Трое танкистов заходят ко мне погреться — два лейтенанта и сержант, черные, грязные, промасленные с головы до ног.

— Поесть ничего нет? — спрашивает старший, с испещренным шрамами лицом, — обгорел, должно быть. — С утра во рту ничего не было.

Валега с кислой миной вытягивает остатки именинного зайца. Они с аппетитом уплетают его за обе щеки.

— Ну как? Воюете? — спрашивают.

— Воюем понемножку, — отвечаю я.

— Баков до сих пор не взяли?

— Баков не взяли… Чорта с два возьмешь голыми руками.

Танкисты пересмеиваются.

— На нас надеетесь?

— А на кого ж? Век техники все-таки…

Лейтенант с густой, небритой, чуть не до глаз бородой смеется.

— А знаешь, где эта техника только не перебывала?

— По машинам видно, что поработали основательно. На Юго-Западном были?

— Ты спроси — где не были?

— Под Харьковом были?

— Под Харьковом? А ты что — был там?

— Был.

— Непокрытую, Терновую — знаешь?

— Еще бы! Мы там в наступление шли.

— Тоже шли… Из-за вас и Харьков прозевали. Мы на Тракторном уже были… Зайца нет больше?

— Весь. Шкура только осталась.

— Жаль. А то спирт у нас есть.

— А мы сообразим что-нибудь.

Посылаю Валегу к Чумаку.

— Скажи, чтоб приходил. И закуску тащил с собой. У вас сколько спирту?

— Хватит. Не беспокойся.

Валега уходит. Сержант тоже.

— А вы, как боги, живете, — говорит лейтенант со шрамами, указывая глазами на толстого амурчика на зеркале, — как паны…

— Да, на жилплощадь пожаловаться не можем.

— И книжечки почитываете?

— Бывает…

Он перелистывает «Мартина Идена».

— Я уж не помню, когда читал. В Перемышле, что ли? В субботу перед войной. Читать, вероятно, уже разучился, — и смеется. — После войны придется заново учиться…

Приходит Чумак. Заспанный, почесывающийся, в волосах — пух.

— Инженер называется… Посреди ночи водку пить… Придет же в голову. На, бери.

Он вынимает из-под бушлата два круга колбасы и буханку хлеба.

— Валега твой пошел за моим старшиной. Тушонки притащит.

Смотрит на танкистов.

— Ваши коробки на берегу?

— А чьи же?

— Я бы и сесть на них постыдился. До передовой не доберутся — рассыплются.

Бородатый обижается:

— А это уж наше дело.

— Конечно, не мое. Мое дело водку пить и танкистов ругать, что воюют плохо.

— А ты кто?

— Я? А ты инженера спроси. Он тебе скажет.

— Разведчик, должно быть. По морде видать.

— По какой такой морде?.. — Чумак сжимает кулак.

— Поосторожнее, малый. Спирт-то чей будешь пить?

— А что? Ваш?

— Наш.

— Тогда все. Молчу. И про танки беру обратно. Возьмете завтра баки. На таких машинах — и не взять?..

Танкисты смеются. Чумак потягивается, хрустит пальцами. Бородатый смотрит на часы.

— Куда ж это Приходько запропастился?

— Бачки отвязывает, должно быть. Или посуду ищет. А вода у тебя есть, инженер? А то крепкий — девяносто шесть…

— За водой остановки не будет. Волга — под боком.

— Вы что, завтра в атаку? — спрашивает Чумак.

— Велено стать на исходные, а там посмотрим.

— Навряд ли завтра. Нам ничего еще не говорили.

— Скажут еще.

— Если не завтра, — задумчиво ковыряя ножом стол, говорит Чумак, — фрицы вас за день прямой наводочкой, знаешь, как разделают?..

— Там, говорят, склон — не видно будто.

— Говорят, говорят… А «мессера» зачем?

— А противотанковой артиллерии много у них, у фрицев? — настораживается бородатый.

— На вас хватит.

В коридоре что-то с грохотом летит. Кто-то ругается. Потом вваливается сержант, нагруженный фляжками.

— Кой чорт у вас там лопаты раскидал! Чуть все фляжки не пококал.

Он кладет фляжки на койку. Поворачивается — сияющий, веселый.

— Что за новость будет?

— Какую новость?