В оковах Шейха (ЛП)

— Да, потому что я обещала их в другом месте, и мне они были нужны как можно быстрее.

— Зачем? Что было такого срочного, что ты тогда так отчаянно хотела получить деньги?

— Потому что у мужа Салли рак, и им нужны были средства, чтобы отправить его в онкологическую клинику в Германии. И я пообещала одолжить им деньги из моего наследства, потому что они уже заложили свой дом и исчерпали все остальные средства. Вот куда ушли твои драгоценные двести пятьдесят тысяч долларов, и Стив сейчас лежит в той клинике, борясь за свою жизнь и находясь на волосок от смерти, и теперь кажется, что все, что я сделала, было напрасно.

Ее зрение затуманилось и поплыло, и она уронила лицо в ладони. Она не знала, когда начала плакать, она не осознавала, что слезы текут, но теперь было невозможно остановить поток, струящийся по ее лицу. Потому что, если бы Стив умер, все было бы напрасно.

Звук шагов заставил ее поднять голову. За ним следует еще один. Медленный звук, исходящий от Рашида, который соответствовал медленному шагу его ног, когда он приближался к тому месту, где она стояла. 

— Браво, мисс Берджесс, это было замечательное выступление. В нем были пафос, мелодрама, даже слезы. К сожалению, некоторые из нас признают, что это было всего лишь притворством. Я не видел, чтобы ты выглядела слишком расстроенной прошлой ночью, когда ты распадалась на части в моей постели. Тогда я не видел, чтобы падали слезы.

Она шмыгнула носом. 

— Салли написала сегодня утром плохие новости.

— О, этим утром. Как удобно.

— Стив умирает. Это правда!

— Я не думаю, что узнал бы от тебя правду, даже если бы ударил тебя по лицу. Ты поднялась на борт королевского самолета и с тех пор строишь планы, как сделать это полезным для себя и твоего жулика кузена. Ты хорошо сыграла свою роль. Исключительно хорошо. Один раз сиреной, другой Мадонной-девственницей, ты продолжала увиливать, плести свою паутину лжи так хорошо, что почти убедила меня, что ты особенная, что у нас может даже быть будущее за пределами этой краткосрочной сделки.

Его губы скривились. 

— Каким дураком я был. — Его холодные темные глаза были полны отвращения, когда они обшаривали ее, почти царапая ее кожу своей интенсивностью. — И я, должно быть, дурак, потому что я думал ... Я действительно думал ... — Он покачал головой. — Дурак. Ты останешься здесь, в комнате, пока не придет время отправлять тебя домой.

— Рашид, — взмолилась она, когда он повернулся, чтобы уйти, потому что в его словах было крошечное зернышко, проблеск надежды, если бы она только могла доказать ему, что говорит правду. — Пожалуйста, я умоляю тебя...

Его ноги остановились у двери. 

— Что?

— Есть одна вещь, которую ты должен знать. Ты должен поверить в это.

— Ну?

Она облизнула губы, ее сердце бешено забилось, когда она приготовилась выложить все на кон и полностью обнажиться перед ним. 

— Я не делала того, в чем ты меня обвиняешь. Я бы никогда не предала тебя. Потому что... Потому что я люблю тебя.

Он рассмеялся, звук холодный и резкий, эхом разнесся по ее комнате, пока она не почувствовала, как будто ее сердце разрезали на части. 

— Хорошая попытка.

А потом он исчез.

Она бросилась на кровать и разрыдалась навзрыд, потому что она вышла замуж за Рашида только для того, чтобы получить средства на лечение Стива, и где-то в процессе она влюбилась в деспота, деспота, который смеялся над ней, когда она обнажила перед ним свою душу. И теперь Стив боролся за свою жизнь в немецкой клинике, и все это было так бессмысленно.

Все было напрасно.

Она всем сердцем ненавидела человека, который сделал это с ней.

Мужчина, которого, как ей казалось, она любила.

* * *

Она любит его, смешно. Как будто он в это поверит. Как будто она думала, что это оправдает то, что она сделала.

Атия плакала, когда Рашид вернулся в свою комнату, а черное облако над его головой гремело и ревело.

— Она не остановливается, — сказала заплаканная Юсра. — Она ждет Тору.

— Отдай ее мне! — Потребовал он, и глаза молодой женщины широко раскрылись от удивления, но она все же передала сверток. 

Он держал ее почти невесомую, ее руки и ноги работали как маленькие поршни, лицо сморщилось и покраснело, он поймал одним пальцем размахивающую руку и прижал ее к груди, пытаясь вспомнить, как Тора показывала ему, как надо успокаивать ее. 

— Атия, — сказал он, пытаясь остановить нависшую над ним грозовую тучу, которая не давала ему перекричать ее крики, — Успокойся. Успокойся.

Он ходил с ней туда-сюда, но ее было не успокоить. 

— Атия, — сказал он, — сестренка, ты должна прекратить это.

И импульсивно, когда он не мог придумать ничего другого, что могло бы помочь, он начал напевать мелодию, колыбельную, которую, как он слышал, пела ей Тора, колыбельную, которую извлекли из глубин его воспоминаний. В конце концов, где-то по ходу дела ноты просочились к крошечному младенцу, и крики Атии стали более краткими, отрывистыми всплесками между моментами прослушивания, всплесками, которые превратились в икоту. Пока, наконец, она не замолчала, если не считать низкого хныкающего звука.

— Она что, спит? — С благоговением прошептала Юсра.