В открытом море(изд.1956)

Что было дальше, я не сумею в точности передать. Такое бывает только в тяжелом, кошмарном сне. Если можно балансировать на грани сознания и сумасшествия, то я была и на этом пределе.

Я не помню всего, но видела, как зажали в тиски руку старика и поднесли к ней свечу. Кожа задымилась, трещала и лопалась, а старый моряк только раз с укоризной сказал: «Зачем руку портите, олухи? Ведь зря все».

Потом ему выворачивали руки и подтягивали их к затылку. Били по пяткам. А он все молчал и лишь с недоброй усмешкой глядел на мучителей.

Мне кажется, что тут и палачам стало страшно. Штейнгардт уже не замечал, что меня колотит лихорадка, что я путаю фразы. Он сам покрылся пятнами, в исступлении орал на старика, бил его. И злоба гитлеровца перед несокрушимой волей моряка казалась жалкой.

В камере пыток я поняла, что можно побеждать духом, что я обязана выстоять и сообщить всем нашим о подвиге героев. Это был мой долг, моя плата за их презрение к «предательнице». Я вся содрогалась, но глаза мои были сухими. Душевная сила моряков ограждала меня от истерической выходки. Только дома я вволю наревелась.

А сегодня Штейнгардт приказал медикам поддержать жизнь пленников и по возможности поставить их на ноги. Он замышляет новый допрос.

Боюсь, что я не выдержу второй пытки. Меня так и тянет крикнуть морякам: «Я ваша, ваша!» О, если бы у меня была граната!

Моряков сейчас не спасешь. Гитлеровцы после падения Новороссийска насторожены более обычного. Они ждут десантов с моря, без конца минируют, опутывают проволокой берега, строят укрепления. Схему я посылаю отдельно. Но и нападать с гор рискованно: всюду усиленные патрули. С двумя-тремя сотнями нечего соваться: заметят и перебьют.

Как видите, я ничего не утаиваю и впервые сознаюсь в своей слабости. Подумайте обо мне, Виктор Михайлович. Сведения можно получать и другим способом. Я здесь завербовала двух девушек.

Крепко целую вас всех.

Катя».

– Ну вот, а вы удерживали! – когда было прочитано последнее слово, горестно произнес Восьмеркин. – Если попадется мне этот зондерфюрер, я из него жилы повытягиваю!

И он до хруста сжал кулаки.

– Попадется! – сказал Чижеев. Голос у него был сдавленным, лицо потемнело.

Нина стояла бледная, она была ошеломлена тем, что услышала из письма, и растерянно смотрела на Сеню. А тот, стараясь не встретиться с ее взглядом, торопливо надел ватную куртку, опоясался ремнем и уселся переобувать резиновые сапоги. Боясь, что друзья сейчас уйдут и исчезнут навсегда, Нина обхватила отца за плечи и шепнула ему:

– Папа, я вместо Вити с ними пойду.

– Нет! – сердито отрезал он. – Достаточно и без тебя сумасшедших.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Вихрастого, рыжеволосого Витю партизаны прозвали Веснушкой. Его чуть курносое, задорное лицо сплошь было усыпано золотистыми веснушками. Но сам-то Витя считал себя вождем неутомимого мальчишеского племени партизанских следопытов и был у них под тайным именем – Ятив Гроза Шакалов.