В ожидании августа

– Вот тут и поспорь с седым генералом и его позицией, – сказал я вслух, как бы подводя итоги своим нелёгким размышлениям. Конечно, похвастаться такими рассказами, услышанными от деда Николая, я не мог, интервью, насколько я помню, он практически не давал, а если и говорил об августе 91-го, то вскользь, боясь ненароком обидеть тогда ещё живого и выпущенного из тюрьмы по амнистии бывшего премьер-министра. Как-то он сказал, правда, что ездил, сейчас уже не помню куда, на раздолбанном "жигулёнке" с бывшем премьером страны, закончив фразу: "Такой позор можно представить себе только, наверное, в пиночетовской Чили или у полпотовских головорезов в Комбодже…"

***

Мы собрались быстро, водитель умело, не задев ни одного цветка на участке, развернул во дворе машину, выехал в открытые ворота. Наташа шла рядом со мной, держась за левую руку. Оказывается, это – святое правило в семьях военных, иначе тот не сможет, идя в форме, поприветствовать коллегу, отдавшему честь. Дед и бабушка остались стоять на террасе и было, честно говоря, не очень понятно: радуются они нашему отъезду или грустят. Ната вела себя тихо, была грустна, сказала лишь:

– Я получила от деда на полную катушку. Давно я не видела его таким злым, хотя у меня и раньше оставались ночевать полгруппы: увлеклись застольем, танцами, метро закрылось, стыдно же выгонять из наших двухсотметровых хоромов ребят на улицу. Но я рассказала ему всё, что узнала от тебя о тебе же самом…

Смотрел на её милое лицо, с наивными чистыми с зеленоватым оттенком глазами и было одно желание: крепко-крепко обнять мою девочку и больше никогда не отпускать из своих рук. Она, видимо, почувствовав моё состояние, прошептала:

– Саша, даже если мы больше никогда не увидимся, знай, ты мне очень дорог. Я ни о чём не жалею, ни-о-чём… У меня никогда ещё не было такого чувства близости, родства что ли, которое произошло с тобой. Лето я буду у деда-бабушки, может, с родителями слетаем на недельку на море. Но я всегда буду ждать твоего звонка…

Ната почти плакала, в глазах блестели слезинки. Я прижал её к себе и долго, пока хватало дыхания, целовал мягкие податливые губы. Сказал:

– Я, наверное, влюбился в тебя. Прощаюсь и уже скучаю… Передай привет бабуле и деду. Они замечательные люди: я ведь тоже вырос у стариков – родителей моих родителей. Закончу дела в фонде, подпишем бумаги с монастырским приютом и тут же приеду к тебе. Пойдём в кино, в ваш сельский клуб…

– Так хочется быть с тобой, – ответила Ната, – я тихая, но сильная. Всё выдержу, потому что – тоже влюбилась…

Рядом, прямо по ногам, бегали Милка и её бурый медвежонок, собаки визжали, скулили, так крутили хвостами, что казалось, вот-вот они оторвутся. Они уже узнали меня и, кажется, полюбили, как любили свою Наташу.

Глава – 14.

Монах Евдоким заблудился в вестибюле центра международной торговли. Позвонил на мобильный, я попросил Агриппину, которая теперь стала встречать гостей и у меня в приёмной, спуститься вниз и привести его к нам. Она побелела, почти прошептала:

– Я до смерти боюсь монахов…

– Ну, ты даёшь, Груша… А потом африканцев будешь бояться, эскимосов и кочевников из Морокко? Ладно, встречу сам: готовь чай с тортом, он, наверное, с поезда, ещё и не завтракал, не то, чтобы обедал…

Коридор, ковровые дорожки сглаживают шаги, иду и вспоминаю Наташу: "Вот, поразительно, чем так зацепила меня девчонка? Ведь девчонка, на третий курс перешла, лет двадцать, если не меньше… У нас одинаковое воспитание дедами и бабушками, старорежимными, советскими. А у меня – ещё и баба Таня, стойкий солдатик – педагог: "Жила бы страна родная и нету других забот". Но, боже мой, как мне не хватает их… Дед Николай уже как-то отдалился, столько лет прошло после его смерти, но раз за разом мне обязательно кто-то встречается, кто непременно напомнит о его жизни, службе или дружбе с ним. Не слышал плохих слов в его адрес. Знаю точно теперь: он был советником и даже близким человеком премьеру, они, похоже, дружили, называя друг друга по именам, правда, в неофициальной обстановке. Дед помогал ему "вписаться в новую жизнь" после выхода из тюрьмы за августовские события, по амнистии, когда рядом никого не осталось, кроме бывшего лечащего врача-афганца да нескольких человек, закончивших с ним институт. Уже совсем недавно узнал от Бобо Константиновича, что последнего премьер-министра СССР похоронили на городском кладбище: новое либеральное правительство запретило его похороны на Новодевичьем, где стоят богатейшие памятники премьеру Гайдару, депутатам, журналистам, бизнесменам и другим основателям новой России…" – в общем, грустные мысли терзали меня пока добирался до монаха.