В память о тебе

— Как дела? — поинтересовалась мама.

С каждым прожитым годом мамин голос становился все более нерешительным. Дрю понимала, что мама хочет ей только добра, беспокоясь из-за низкооплачиваемой работы и упорного нежелания дочери снова выходить замуж, но не считала ее тревогу оправданной. Получение Дрю должности младшего компаньона фирмы несколько сгладило остроту проблемы.

Чувствуя облегчение оттого, что есть о чем поговорить с мамой, Дрю намеревалась рассказать ей о драгоценностях Нины Ревской, но мама вдруг спросила:

— Куда ты ее подевала?

Дрю глубоко вздохнула, напоминая себе, что постороннему человеку их взаимоотношения могут показаться чудными, даже забавными. Мать спрашивала о большом снимке дочери, сделанном профессиональным фотографом девять лет назад в день свадьбы Эрика и Дрю.

— Ты такая красивая на этом фото! — сказала ей однажды мама.

Со времени развода прошло уже больше года. Дрю и не знала, что ее фотография в свадебном платье еще стоит на книжной полке в гостиной, обрамленная массивной «хрустальной» рамкой, подаренной отцу фирмой на Рождество. Небо позади двадцатитрехлетней Дрю отличалось совершенной голубизной веджвудского фарфора. Она казалась даже моложе своих лет — гладкая, без единой морщинки кожа, ярко освещенная солнцем. Когда мама смотрела на фотографию, ее лицо светилось радостью. Однажды Дрю настоятельно попросила маму спрятать снимок подальше, но безрезультатно.

Смешно, как одни люди могут привязываться к вещам, которые другие вообще ни во что не ставят. Дрю не могла постигнуть одержимости матери этой фотографией. Ей самой с трудом удавалось спокойно смотреть на снимок и вспоминать испытываемое тогда умиротворение, нарезанные куски свадебного торта и двух свидетелей, выбранных из числа друзей. Даже у ее бабушки Риты не было настоящей свадьбы, не говоря уже о том, что со своим первым мужем, дедушкой Дрю, она так официально и не обвенчалась.

В прошлое Рождество Дрю набралась решимости положить край маминой мании. В ее поступке не было ничего преднамеренного. Просто тяжелая грозовая туча вины, омрачавшая ее существование последние годы, развеялась. Дрю вынула фотографию из рамки и, не решившись выбросить, спрятала ее в одном из выдвижных ящиков в своей старой комнате. Заодно она решила избавиться от «хрустальной» рамки и спрятала ее там же.

— Ты заметила?

— Я обиделась, Дрю. Ты ведь знаешь, как мне нравится эта фотография!

— Ты любишь девушку с фотографии больше меня.

Только высказав свое обвинение вслух, она с полной очевидностью осознала, что права.

— Какая чушь! А что ты скажешь о своих детских фотографиях? Я их тоже поставила.

На книжной полке стояли два детских снимка Дрю рядом с фотографией ее родителей в Лионе.

— Мои детские фотографии просто милые, а та, в белом платье…

— Мне нравится эта фотография, потому что ты на ней такая счастливая!

— Это ты была тогда счастлива, потому что думала, что можешь мною гордиться.

Если бы в этом был хоть какой-то смысл, Дрю постаралась бы объяснить маме, что чувствует себя потерянной и скорбит не столько о загубленной любви, сколько о способности полюбить вновь. Ей жаль бывшего мужа, и даже по отношению к его родителям она продолжает испытывать самые добрые чувства.

Но вместо этого Дрю только сказала:

— Прошу тебя, перестань.

Мама секунду помолчала, а потом притворно смущенным тоном заявила:

— Послушай, Дрю… Если бы я раньше знала твое отношение к этой фотографии… ну, я бы никогда не поставила ее там.

Типичная мамина уловка: создать впечатление, что дочь сама создала проблему, которая выеденного яйца не стоит.

— Мне уже надо убегать, — утомившись, сказала Дрю.

Ей многое хотелось сказать матери, но она прекрасно знала, как искусно та умеет навязывать свои взгляды другим. Последний раз, когда Дрю дала слабину и пошла на поводу у ее желаний, окончился скандалом с бывшим мужем и переживаниями родителями.

— Я встречаюсь с другом.

Повесив трубку, Дрю решила выбросить разговор из головы. В конце концов, это пустяки, и если она сможет воспринимать свой неудавшийся брак именно так, то вскоре все забудется.

Первое детское воспоминание Григория было связано с зимой.

Воскресенье. Он с родителями идет по Красной площади. Накануне был сильный снегопад, и все замело снегом. Площадь кажется огромной и безмолвной. Переход разрешен только в одном месте, и издалека фигуры людей похожи на маленькие точки, медленно движущиеся по глубокому белому снегу. Григорию три года. Заинтригованный, он с удивлением смотрит на малюсеньких людей, но мама торопит его. Надо идти, чтобы не замерзнуть. Он слышит карканье пролетающих над их головами птиц и поднимает глаза. Небо кажется белым, а на его фоне — черные птичьи силуэты. Один из них ныряет вниз.

— Смотри, птичка.

— Это ворон, — говорит мама.

— Ворон, — повторяет он.

Но Федор, как всегда, поправляет их:

— Нет, это ворона. Вороны серее.

— Ворона, — повторяет за ним Григорий.

Карканье в белесом небе.

— Ворона.