В памяти и в сердце

Спустя несколько минут колонна опять двинулась. И двинулась с большей скоростью. Скорее хотелось уйти за сопку, где вражеской артиллерии труднее будет нас достать. К счастью, противник больше ни одного снаряда по нашей колонне не выпустил. И мои самоходки, гремя гусеницами, неторопливо, но уверенно пошли вперед. Я стою в боевом отделении. Мне хорошо видна дорога на Ужокский перевал. Оглянусь назад, проверю, все ли самоходки в колонне, не отстал ли кто, и снова все внимание вперед. После неожиданной тревоги прошло более часа. В глубь Карпат продвинулись довольно далеко. И, кажется, вот-вот взберемся на перевал, где и должен быть противник. И вдруг преграда: мост через пропасть взорван. Видны лишь его остатки. Вместе с Мишей Прокофьевым бегу к кромке обрыва. Осматриваем местность. Рядом с нами появился и замполит Поляков. Увидев взорванный мост, засуетился, занервничал. Начал материться. И было отчего. Путь вперед отрезан. Задуманная и разработанная операция рушится на глазах. Вперед нельзя и назад не развернуться. Мы в ловушке.

Скоро у кромки пропасти собрались все командиры машин моей батареи. Прибежали выяснить причину остановки и механики-водители. С ходу начали искать выход из создавшегося положения. И нашли его. Нашли, однако, не командиры, не замполит Поляков. Нашел механик-водитель Иван Емец. Дорога пролегала вдоль обрыва. Обрыв — почти отвесная стена высотой не менее 50 метров. Мне и в голову не пришло, что по этому скату можно как-то спуститься, чтобы там, внизу, по небольшой долине, продолжить путь в глубь гор. А Иван Емец посмотрел, с минуту подумал и говорит:

— Что ж, вот здесь и спустимся.

Я возразил:

— Смотри! По такой крутизне можно спуститься и кубарем!

— Кубарем? — Иван рассмеялся. — Бог не выдаст, свинья не съест.

Иван Емец еще в Крыму слыл лихим механиком-водителем, смело штурмовал Крымские горы. Об этом рассказывали его друзья. Но я не мог себе представить, как он спустится по этой крутизне. Нет, нет! Тут нельзя и пытаться. Емец уже разворачивает свою самоходку и приближается к обрыву. Я подбегаю к машине и приказываю всему экипажу немедленно покинуть свои места. Все послушно выскакивают. Иван Емец в одиночку, как бы крадучись, подъезжает к кромке обрыва. На какое-то мгновение самоходка зависает над пропастью, потом плавно шлепается на землю. Слышу, кто-то из пехотинцев кричит мне:

— Что делаешь? Хоть бы человека пожалел! Разобьется — костей не соберешь!

А самоходка, послушная механику-водителю, тихо стала спускаться по склону. Вслед за ней, с шумом обгоняя друг друга, катятся по круче камни. Пехотинцы, как и мы, не отрывают глаз от самоходки, не верят, что она спустится благополучно, наверняка перевернется, превратится в лом. И вдруг самоходка поехала юзом. «Ванюша, Емец!» — кричу ему, хотя знаю, что он меня не слышит. Сердце в груди сжимается в комок. Майор Поляков волнуется не меньше меня, то и дело хватается за голову. А самоходка между тем приближается к цели. В самом низу Емец круто повернул машину и в отверстие люка крикнул: «За мной! Не бойтесь!»

По его примеру одна за другой начали спускаться и другие машины. И скоро весь наш полк, а за ним пехотинцы и другие воинские части преодолели преграду и снова выбрались на дорогу. Упорно сокращаем расстояние, отделяющее нас от противника. Но с наступлением темноты продвигаться вперед не решились. Пришлось остановиться. Ночь в горах — это пытка. Дорога узкая: с одной стороны — скала, с другой — пропасть. А темень такая, что хоть глаз коли. Да еще кругом бухают пушки. Строчат автоматы, то и дело взмывают осветительные ракеты. Я в ту ночь и глаз не сомкнул. Однако мои бойцы после столь изнурительного марша безмятежно спали в самоходках.

С рассветом — снова команда «Вперед!» И снова моя батарея направляющая. Так добрались мы до села Жернава и тут столкнулись с противником. Он открыл артиллерийский огонь. Примчался командир полка Ольховенко, осмотрел местность, оценил обстановку и решил, что дальше продвигаться нельзя. Моей батарее он приказал занять оборону.

Село Жернава раскинулось по долине. К зеленой крутой горе прижалась железнодорожная станция. Разбросанные так и этак дома с чахлыми кустами перед окнами создавали довольно унылый вид. А тут еще продолжают рваться вражеские снаряды и воздух наполняется гарью.