В памяти и в сердце

Перед тем как ей жеребиться, он потерял всякий покой. Ночью часто вставал. Выйдет, посмотрит. Убедится, что Голубка стоит у яслей, хрупает сено, снова в постель. Фонарь всегда наготове. Зажжен, висит в сенях, только слегка притушен.

Отец беспокоится. Не сомкнет глаз и мама.

— Ты полежи. Усни, а я погляжу, — сказала она.

— Нет уж, я сам! — отверг он ее предложение. Накинув на плечи старый пиджак, вышел во двор. И на этот раз в избу вернулся с радостной вестью: «Все, мать, ожеребилась. Слава богу. Стоит, облизывает его. А тот фыркает, головку поднимает. Видел на лбу звездочку». Мама перекрестилась. Отец тоже.

Утром я проснулся и глаза еще не протер — скорее во двор посмотреть жеребеночка, что подарила нам Голубка. И вот он передо мной. Маленький. Матери по брюхо. Ножки тонкие. Головку тычет к вымени. Голубка смотрит на него, лижет. Как бы хочет что-то сказать ему, но не знает слов.

Не могу отвести глаз. Захотелось войти в хлев, погладить его. Но побоялся.

В деревне все кобылы ожеребились. Не больше десятка. Одна без жеребеночка только — у Фомича. Принесла мертвого. «Не сберег», — говорили мужики.

Настала пора вывести их из тесных хлевов на улицу, пощипать травку. Наша Голубка греется на солнце, соседская Ветка тут же. Рядом с ней и Александр Иванович. Стоит у крылечка, любуется.

Я донимал отца одним вопросом: как будет звать жеребенка? А отец не спешил. Он объяснил мне, что кличка нашего жеребчика должна начинаться с буквы «О». Жеребец Отвал, первая буква «О». С буквы «О» должна начинаться кличка и его потомства. И я стал придумывать: Орел, Отважный, Особый, Огонек. Что ни предложу, отец отвергал. А как бы хорошо назвать Огонек. Наконец предложил кличку Орлик. Тут отец согласился, и с того дня стал он у нас Орликом.

У соседа кобылка — Отрада. У Машенькина Семена Павловича (брат Степана Павловича) — Отмена. Три лошади, три подруги — с одной улицы. Я часто с товарищем отводил их в ночное. Порой с криком: «Грабят!» Тут уж они мчатся что есть силы. (Так в деревнях приучали лошадей. В дальней дороге в извозе всякое случалось, и порой лишь быстрые ноги крестьянских лошадей спасали их хозяев.) Если бы увидел отец, наверняка отчитал бы меня, да так, что в следующий раз не захотел бы и в ночное ехать.

А зачинщиком столь смелой езды верхом был мой сверстник Павлушка, сын Семена Машенькина. Ну и бесстрашный! Я не без содрогания сидел на хребте Голубки, а ему удовольствие. Мчится во весь опор, показывая сельчанам свою удаль. В одной руке повод, другой нахлестывает лошадь. В армии он изъявил желание служить в кавалерии. В декабре 1941 года при защите Москвы был в корпусе генерала Льва Михайловича Доватора. Проявлял мужество и геройство. 20 декабря у стен столицы погиб. Погиб и его брат Марк. Но тот погиб на Украине в 1943 году.

С появлением в хозяйстве Орлика жизнь у отца стала куда более интересной. С кем бы ни встретился, о чем бы с ним ни говорили, а об Орлике он лестного слова не минует.

Орлик все это лето от матери ни на шаг. Куда бы ни поехали: в поле, на мельницу, к свату ли в гости, и он не отстает от телеги, а то и вперед забежит. Отцу радость. Еще месяц, другой, и можно будет приучать его к обротке, а потом и к хомуту. Дело это бы несложное, но кропотливое. Не каждый жеребенок, так называемый стригун, легко поддается обротать его. Гуляют с нестрижеными гривами, а чтоб остричь — не даются. У соседа Отрада приведена в порядок. Грива острижена, на мордочке обротка. Орлик же и надеть обротку, остричь гриву не дает. Стоит только увидеть ему ремень, как он тут же вздернет голову и отходит в сторону.

Отец с ним как с человеком разговаривает:

— Будешь ты у меня и пострижен, и причесан! Будешь! Не таким же тебе быть, как Хорек у Кошкиных. Тот сам к Пасхе раз в году стрижется. Что говорить о его древнем мерине. Его всю осень и во двор не загоняют. Пасется на озиме. Снег выпадет, домой придет. Ты же не Хорек Кошкина. Ты Орлик! Ты — краса деревни! Потомок Отвала. И вдруг не ухожен. Мне же стыдно за тебя, чистые крови твои, лихость твоя — гордость хозяина! А хозяин-то я, Орлик. Я хозяин тебе!

Но Орлику что было до его слов. Он по-прежнему задирал голову.

Где мне было знать тревоги отца. А надеть обротку помог. Кошка с комода уронила сахарницу. Комочки рассыпались по полу. В доме я был один. Сахар собрал, но и себя не обидел. Вот уж был праздник у меня. Рука в карман, комочек сахара в рот. Стою у хлева Голубки. Любуюсь Орликом. А в руке то один комочек, то другой. Ради шутки предложил Орлику. А он комочек сахара как слизнул. Тянется за другим. Я не пожалел, дал еще. Он и тот съел. Вечером рассказал все отцу. «Орлик, мол, у нас сластена, сахар любит». «Как любит?» — спросил отец. И тут я все рассказал ему. Отец той же минутой с сахарницей во двор, к Орлику. А утром вижу — Орлик с оброткой. У отца в руках ножницы. Стрижет у него гриву. А Орлик смирно стоит. Что головка, что ножки — все соразмерно.

И сельчане говорили: «Копия Отвал! В него удался! Он и мастью похож на него!»