В Париж, скорей в Париж!

Наступило долгое молчание, она разглядывала список и в конце концов выронила его из рук. Она даже не взглянула на мужа.

— Ну что, теперь ты вспомнила? — поинтересовался он.

Она молча кивнула.

— Разве это не грустно? — спросил он.

Она снова кивнула, не произнося ни слова.

— Помнишь тот прекрасный фильм, который мы смотрели давным-давно, где Грета Гарбо и Мелвин Дуглас в Париже взглянули на часы, было почти двенадцать, и он говорит: «О, Ниночка, Ниночка, большая и маленькая стрелки почти соединились. Почти соединились, и через мгновение одна половина Парижа будет заниматься любовью с другой половиной. Ниночка, Ниночка»[2]

.

Жена кивнула, и на ее глазах показались слезы.

Он подошел к двери, открыл ее и сказал:

— Ты понимаешь теперь, почему я должен ехать? Потому что через год я, возможно, буду уже слишком стар, а может, меня вообще уже не будет.

— Никогда не поздно… — начала она.

— Для нас — слишком поздно. Двадцать лет в Париже — слишком поздно. Двадцать недель и двадцать возможных ночей четырнадцатого июля. Дней взятия Бастилии и тому подобное — слишком поздно. Боже, как грустно. Я готов был разрыдаться. Но вот в этом году я это сделал. Прощай.

— Прощай, — прошептала она.

Он открыл дверь и остановился на пороге, глядя в будущее.

— О, Ниночка, Ниночка, — прошептал он и вышел, осторожно и без стука прикрыв за собой дверь.

Словно отброшенная этим звуком, жена рухнула в кресло.