В пекло по собственной воле

— Выполнят, Николаева, выполнят, — уверенно сказал он. — И не одно, а все! Ну, или — почти все. По телефону они мне разговаривать не разрешат — это верно. А все остальное — почему бы и не выполнить? Они думают, что мне деваться некуда, раз я у них в руках, а сами и не заметили, как на крючке у меня оказались… Я вообще начал сомневаться в общепринятом мнении о чрезмерной восточной хитрости и коварстве. Их обмануть, по-моему, гораздо проще, чем любого из европейцев. Они сами рады обмануться!

— Чем же вы таким их подцепили? — поинтересовалась я совершенно искренне.

— Это долго рассказывать. В двух словах — помог мне этот вот хмырь…

Он кивнул на Анохина, который лежал пластом на жиденьком матрасе и прислушивался к нашему разговору.

— Эта сволочь, оказывается, прихватила с собой из самолета «черный ящик», куда записывается все, что произошло в воздухе — все акустические, электрические и гидродинамические каналы, которые только поддаются записи. По ним можно восстановить довольно точно картину того, что произошло на самом деле.

— А зачем он ему нужен? — недоумевала я.

— Так он тайник в нем устроил! — воскликнул Менделеев.

— Ты врешь, свинья! — заорал на него Анохин. — Это не мой тайник. Я нашел его, когда проверял техническое состояние самолета! Это не мой тайник!

— Это ты врешь, Анохин! — ответил ему Менделеев. — Техническое состояние проверяет перед вылетом специальная команда техников, а ты даже и подходить не должен был к «черному ящику», не то что проверять его. Это прямое нарушение твоих служебных обязанностей и превышение твоих весьма ограниченных полномочий! Дай только попасть в Россию, там я быстро с тобой разберусь!

— Откуда ты можешь знать, что входит в мои обязанности, а что… — начал было спорить Анохин, но его прервало появление того же офицера, которого сопровождал старый иранец в гражданском. Старик нес какой-то узел. Офицер приказал охраннику открыть решетку. Старик распахнул дверь и бросил на пол свой узел. Охранник вновь закрыл нас, а офицер сказал перед тем, как уйти:

— Через половину одного часа вас переведут в другую тюрьму. Тогда… — Он ткнул пальцем в сторону Менделеева. — … ты скажешь, где есть ваш самолет, и покажешь это на карте…

— Я обещал, — ответил Менделеев. — И сделаю, как обещал.

Офицер ушел. Менделеев подобрал с пола узел, брошенный стариком, и протянул его мне.

— Это, без всякого сомнения, женская одежда. Переодевайся!

Я бросилась сдирать с себя прорезиненную ткань. Это было просто наслаждение. Оставшись в шерстяном костюме, который тоже весь пропитался потом и вызывал у меня лишь чувство отвращения, я посмотрела, что мне принесли, секунду помедлила и без всякого смущения принялась снимать и его. Под ним на мне были лишь трусики, которые давно уже не мешало бы постирать, и я решила избавиться и от них. Я оказалась совершенно обнаженной в компании двух мужчин, но только один из них повел себя как мужчина. Менделеев отвернулся к решетке и принялся рассматривать прутья, из которых она была сделана. А вот Анохин уставился прямо на меня, и глаза его бегали вверх-вниз — он бросал взгляды то на мои груди, то на лобок.

«Да пошел ты, козел!» — подумала я и повернулась к нему спиной, пусть рассматривает мою задницу, если уж ему так интересно лишний раз взглянуть на обнаженную женщину. В моем представлении, если у мужчины возникает такое желание, он не пользуется для этого удобным случаем, а раздевает ее сам. Он испытывает от этого настоящее удовольствие, а не просто пускает похотливые слюни…

В узле оказалась рубаха из какой-то серой и довольно плотной ткани, которая прикрыла мою фигуру почти до колен, свободные штаны из полосатого шелка, кофта тонкой шерсти и короткая плиссированная юбка.

Когда я все это надела и представила, как теперь выгляжу, просто ужас охватил от одной мысли, что Менделеев сейчас повернется и увидит меня в таком идиотском облачении. Я, оказывается, настолько привыкла к европейской традиции в одежде, что восточные фасоны казались мне дикими.

Я быстренько подхватила с пола широченные черные шаровары и напялила их на себя. Осталась огромная черная накидка, которую я кое-как на себе пристроила. И оказалась одета, как настоящая иранская женщина — только из накидки торчала моя светло-русая голова с разбросанными по плечам волосами…

Менделеев обернулся и… рассмеялся, чем меня немало смутил.

— Ну, ты просто как с картины Махмуда Малек ош-Шоара! — воскликнул он. — Не хватает заключительного штриха, чтобы ты была неотличима от настоящей персиянки. А ну-ка, подойди ко мне.

Я подошла. Он расправил накидку и набросил мне ее на голову, а на лицо повязал белую полупрозрачную легкую косынку — чуть выше лба, так, что она полностью закрыла мне все лицо.

Он заставил меня отойти на пару шагов, окинул критическим взглядом и сказал удовлетворенно:

— Совсем другое дело!