В первом эшелоне

…Утро 24 июня. До начала артподготовки считанные минуты. Командарм на пункте управления с оператором, связистами, разведчиками, представителями соединений и частей, взаимодействующих с армией. Скорее бы залпы и возбуждающее и в то же время успокаивающее движение вперед той огромной массы людей, которую он, командующий, должен безошибочно привести на очередной победный рубеж. Сколько уже раз он точно так же следил за минутной и секундной стрелками часов в ожидании начала наступления. Казалось, пора бы привыкнуть, ждать спокойно. Ничего подобного! Всякий раз приходится подавлять в себе какое-то лейтенантское волнение, прятать от окружающих непривычно сковывающую напряженность. С первыми залпами это проходит, начинается работа, поглощающая все, — энергию мысли, внимание, волю… Что-то очень медленно движутся стрелки часов… И утро заметно свежее вчерашнего… Еще один круг по циферблату, и прогремит первый залп.

Пошли!

— Швыдкого!

— Швыдкой у аппарата!

Командарм просит доложить, как прокладываются пути: от саперов сейчас зависит едва ли не все развитие операции.

— Напоминаю еще раз: вы обеспечиваете темп! Гитлеровское командование явно не рассчитывало на такое «истолкование» военного искусства русскими. Оно ожидало удара под Паричами и там сосредоточило все резервы, там связало тактические нити обороны в такой узел, который нелегко было бы разорвать. А советские войска под Паричами лишь инсценировали прорыв. Вся продуманная стройность немецкой обороны нарушилась. В лучшем случае фашисты могли попытаться задержать на какое-то время лавину наступающих. Остановить — нет.

«Буря! Пять, пять, пять!» — сигнал Панову. Наконец-то выпущены на волю ждавшие этого сигнала танки. Молодцы, саперы! Их рукотворное чудо ни на час не задержало темп наступления. Армия повела его по ускоренному варианту.

«Наиболее успешно — и, можно сказать, красиво — развивалось наступление в полосе 65-й армии, — так оценил начало фронтовой операции Рокоссовский. — При поддержке авиации 18-й стрелковый корпус в первой половине дня прорвал все пять линий траншей противника, к середине дня углубился на 5–6 километров, овладев сильными опорными пунктами Раковичи и Петровичи. Это позволило генералу П. И. Батову ввести в прорыв 1-й гвардейский танковый корпус М. Ф. Панова, который стремительно двинулся в тыл паричской группировке немецких войск. Используя успех танкистов, пехота 65-й армии к исходу дня заняла рубеж Грачи, Гомза, Секиричи…

Таким образом, в результате первого дня южная ударная группа прорвала оборону противника на фронте до 30 километров и в глубину от 5 до 10 километров. Танкисты углубили прорыв до 20 километров (район Кнышевичи, Романище). Создалась благоприятная обстановка, которую мы использовали на второй день для ввода в сражение на стыке 65-й и 28-й армий конно-механизированной группы генерала И. А. Плиева. Она продвинулась к реке Птичь западнее Глуска, местами форсировала ее. Противник начал отход на север и северо-запад.

Теперь — все силы на быстрое продвижение к Бобруйску!»

У Батова были все основания торжествовать по поводу блистательного начала операции. И, естественно, в первую очередь по поводу того, как действовали его бойцы. Дивизии 18-го стрелкового корпуса за три часа наступления преодолели почти девять километров укрепленной полосы. Командарм еще раз убедился в том, что Иванов умеет добиваться от подчиненных полной отдачи бою, разжигать в них нетерпеливое желание ошеломить врага храбростью, неудержимостью, хитростью; тонко ощущает все перипетии схватки и быстро находит самое выгодное ей продолжение; проявляет мужество и хладнокровие.

И это было одним из самых важных для него моральных итогов первых дней операции. Не зря он уделял Иванову столько внимания, старался воздействовать на него, используя педагогический опыт, приобретенный за десятилетия командирской службы. Тогда, под Севском, командарм подчеркнуто поддержал Кузовкова, чтобы дать понять Иванову: авторитетом старшего военачальника нельзя давить, если верное решение младшего не совпадает с твоим. Урок пошел комкору на пользу. Несколько раз Батов жестко, но спокойно объяснял ему, что практика комкора игнорировать штаб («оператор, радист и разведчик — больше мне никто не нужен», — не один раз заявлял во всеуслышание Иванов) мешает ему же самому, и при всяком удобном случае подчеркивал, как много для него, командарма, значит начальник штаба армии Глебов.

Теперь, в Белорусской операции, наблюдая за действиями 18-го корпуса в районе Паричей, под Осиповичами, Батов мог убедиться, что его педагогические усилия не пропали даром: к замечательным качествам Иванова прибавились черточки собранности, культуры взаимоотношений со штабом, умение гасить в себе излишнюю самонадеянность.