В Петербурге летом жить можно…

«Да рано еще, – отвечает. – И потом, я, Вася, на службе. У меня сейчас по программе общение с народом. Мне жена по этому случаю даже воротничок дважды крахмалила и гладила. А ты меня в забегаловку тащишь, которая к тому же еще не открыта».

Я угрюмо спускаюсь по ступенькам к самой реке. Вынимаю два складных стаканчика, нагретую животом флягу, перочинный ножик, походную пепельницу с морским якорем, очень, надо сказать, женственную и загорелую куриную ножку, надушенную аэрофлотом бумажную салфетку от подруги, мундштук, шведские спички, иконку святого Николая, зубную щетку для очистки хлеба от табака, четвертинку хлеба, сувенирное гусиное перо на случай неожиданно изящного презента, ключ от квартиры, пробитый талон на трамвай и говорю, не поднимая взгляда:

«Садись».

Он смотрит на меня так лохмато, светлоглазо, будто сразу от всей страны привет шлет. Но у меня вопросы тоже нешуточные, и водка, к тому же, стынет. Выпиваю сам, взгляда по-прежнему не поднимаю. Предупреждая готовящийся уже кураж, спрашиваю спокойно:

«Вот ежели коня стреножить, а потом сказать “беги”, то что получится?»

Он пиджак снимает, аккуратно кладет на лесенку и говорит с дворовой ухмылкой:

«Тебе в глаз сразу дать или сначала выпьем за помин души?»

Выпиваем, отламываем кусочки, утираемся по очереди душистой салфеткой. Но меня так просто не расслабишь.

«Вопрос первый: почему партийные деньги до сих пор не найдены?»

«Э-э-э, вспомнил. И я-то их держал, только когда получал зарплату, а ты почем знаешь, что они вообще есть?»

«Ответ общий, – говорю, – и неубедительный. Мне интересно, а жуликов с ваучерами тоже не можешь отыскать? Милицию приструнить вместе с мафией и мелкими мародерами? Распутных наших гражданок в дом родительский вернуть? Телефонные и компьютерные бандиты, видишь, расплодились! Рождаемость какая? Самоубийств о-го-го! О киллерах уже молчу. Вообще, одни голодают, другие завшивели совсем. Для того мы, что ли, страну разрушали?»

Жует, молчит, смотрит на меня светлоглазо.

«Ну что я, Христос, что ли?»

«А мы тебя избирали или так, феньками прикидывались?»

«Нет, табло я тебе все-таки попорчу! Христа вы тоже избирали?»

«Философию не разводи. Шахтеров и учителей не уважаешь? Солдатских матерей не уважаешь?

С депутатами ссоришься каждодневно, хотя и среди них есть хорошие люди. Интриги вокруг тебя. Перед ветеранами лебезишь, но что толку? Медаль на бутерброд не положишь! Аппаратом оброс! Бесплатных лекарств у матушки нет. Обеща-ал!»

Выпили еще, посмотрели на воду, развеселился президент.

«Помнишь, как на пустырях в волейбол играли? Опускал мяч в пыль мимо блока, как гвоздь забивал. Однажды кто-то привел на площадку тигра. Сероглазая моя: “А-да-баба! Ба-ба-а-да?” – я, разумеется, пошел пешком в пасть. Вышел, а ее нет. С тех пор не виделись. А ты говоришь, приватизация!»

«Я говорил приватизация?»

«А ты приватизация не говорил?»

«А я приватизация не говорил!»

«Ну вот, а ты говоришь!»

«А я и не говорю».

«Ну и хорошо. А то, честно говоря, терпеть не могу, когда говорят приватизация!»

«Слушай, а что такое приватизация?»

«Ну, ты даешь! – хохочет. – А я почем знаю? Тоже мне нашел Спинозу!»

Неожиданно на парапете появилась еще бутылка. Я пожалел, что у меня нет телохранителей. Хорошо работают.

Трамвай невдалеке сбросил свои невидимые искры и задышал. Утро алело, река колыхалась, как стяг перед употреблением демонстрацией. Мужик в окне принялся загорать спину. Борис Николаевич наклонился ко мне и конфиденциально сказал:

«Ты знаешь, что государства нет?»

«Как? Уже профукали?» – вскрикнул я.

«Тихо! – сказал он, оглядываясь на телохранителей. – Они ведь стреляют без предупреждения. Я в том смысле, что государства вообще нет».

«А что же есть?»

«Ты, я, моя жена, твоя любовница, дети там от разных браков, шофер, повар, эти вот шварценеггеры, генерал – жополиз и отравитель Дездемоны, вот у нас здесь с тобой еще по капельке, а государства нет. – Он посмотрел хитро снизу вверх на прибывающих уже в жизнь прохожих женщин и добавил: – Две-три пары красивых женских ножек. Есть. Но, как ни развивай экономику, больше со времен Лермонтова разом никогда не водилось».

Я был потрясен его начитанностью и доступностью ассоциаций. Но и неопределенностью этой внезапно открытой мной ситуации тоже. Как же без государства, мать честная! А я тогда без него совсем что? Муравей на поляне? И кто мне это конфиденциально объявляет?»

«Верни государство! – кричу. – Нас утро встречает прохладой, понял? Что мне твой рынок на нашем базаре! Дай мне капитализм с человеческим лицом!»

«И капитализма нет».

«Тогда ловим машину и едем в Кремль делать революцию!»

Выскочили мы с ним на дорогу, машем руками, пытаемся объяснить знаками важность нашего мероприятия. Никто не останавливается. Я на своего спутника пальцем показываю с выражением почтительного ужаса – не узнают.

«Как же могут твои законы работать, если тебя на улице даже не узнают? – кричу. – К народу редко выходишь!»