В петле времени

К вечеру ко мне пришёл Конни, отец всучил ему в руки остатки пирога и отправил в мою комнату. Конни подарил мне складной перочинный ножик, в нём ещё была открывашка, пилка и штопор. «Набор взрослой жизни», – сказал он. «Спасибо», – сказал я, показав свой новый набор инструментов. Мы уселись на моей детской кровати. Всё в моей комнате было детское, и в тот момент меня это сильно раздражало.

– Хочешь сделаться доктором? – спросил он.

– Нет, отец хочет.

– Твой отец – хороший мужик.

– Может быть…

– А я хочу в Нью-Йорк.

– Что там делать?

– Всё что хочешь. Это город возможностей, настоящей жизни, он никогда не спит.

– Ну и что?

– Ты не понимаешь…

Я действительно не понимал.

– Хочешь ты пожрать в три часа ночи, выйдешь на улицу, купишь еды. Любой: китайской, мексиканской, вьетнамской. Какой вздумается. Что ты купишь в три ночи у нас? Да ничего. Здесь уже в девять всё закрыто. Я хотел купить батарейки вчера и не нашёл нигде. Пришлось заходить к соседям.

– Почему к нам не зашёл?

– Не знаю…

Я знал, почему он не зашёл, он не хотел тревожить нас из-за моей матери. Мы здесь считаемся несчастной семьёй, с которой нужно быть осторожнее, тактичнее, что ли.

– А в Нью-Йорке в три часа ночи жизнь кипит, – не унимался он.

Я не думал о том, какой еды мне бы хотелось в три часа ночи. В три часа ночи я бы хотел спать.

– Хочешь поддельные «Ролексы», – продолжал Конни, – такие, чтобы не отличить? Без проблем. Фильмы для взрослых? Пожалуйста. Всё для тебя. Любая еда, любые фильмы, любой образ жизни. Там ритм другой.

– Какой?

– Другой. Свободный.

– А тут какой?

– Тут вообще никакого нет.

– Ну, не знаю, какой-то же всё-таки есть.

– Этот город для пенсионеров, сюда только приезжать умирать.

Конни был старше меня почти на год.

– Я буду поступать в театральный, – сказал он.

Я округлил глаза.

– Зачем?

– Тусовка, деньги.

– А как же Лесли?

– Мы вместе уедем.

– Её родители не отпустят, – возразил я.

– Всё равно женюсь.

Я совсем опешил.

– Ты сдурел, – сказал я.

– Я люблю её, и она меня любит. Она будет петь, а я поступлю в театральный.

– Лесли хорошо поёт, – согласился я.

– Она вся хорошая, только мелкая пока.

– Она как я.

– И ты мелкий. Её ждать надо.

– Чего ждать?

– Всего, понимаешь, пока подрастёт.

Я думал, что понял, но не был уверен, на всякий случай кивнул.

– Я уже мужчина. Ты знаешь?

Я не знал.

– И как?

– Да так себе, не знаю. Я жду Лесли. Когда ей будет шестнадцать.

– Она так сказала?

– Да, она молодец.

Некоторые девчонки в нашей школе уже ничего не ждали. А она ждала, и он ждал. Я тогда представил, как они вместе сбегут в Нью-Йорк, снимут грязную нищенскую комнатушку, с одной лишь лампочкой на потолке, и будут в ней счастливы, как никогда. Она будет петь где-нибудь в баре, а он бегать по вечным кастингам, сниматься в массовках, есть резиновые бургеры, добираться к ней через дождь, не имея и двух долларов на метро. Он придёт как-нибудь вымокший, ляжет к ней на колени, а она будет гладить его мокрые волосы, потом они уснут вместе, мокрые и голодные, как дворовые коты.

– У меня кое-что есть, – сказал Конни.

– Вы бы хорошо смотрелись, – сказал я, нехотя отвлекаясь от того фильма, что состряпал в своей голове.

– Конечно, хорошо! Она – красотка, я – пробивной.

Он достал что-то из кармана. Газетный свёрток. Развернул его. Сигареты.

– У отца стащил, – сказал Конни.

– Он же коп.

– Ну и что?

– Не знаю…

– Ты чего сдрейфил-то? Никогда у отца не крал?

Я и правда никогда не крал, ни у отца, ни у кого-то ещё. Не думаю, что я был слишком честен, просто нужды особой не было.

От мысли, что это сигареты полицейского, краденые, недешёвые, как-то сводило в щеках.

– Ты курил уже? – спросил Конни.

– Нет, никогда.

– Сопляк, – усмехнулся он и деловито сплюнул. Он сплюнул на мой детский ковёр с машинками.

– Ой, прости.

– Ничего, скоро новый купим, – соврал я.

– Давно пора, – закурил он, – бери, не ссы.

– Я и не ссу…

Я закурил.

– Ну как? – пускал он дым.

– Никак, – закашлялся я.

– Блин, пепел, – сказал он, – покрывало бы не прожечь.

На конце сигареты Конни уже нависала серая требуха, она удлинялась и удлинялась и вот-вот норовила упасть.

Я осмотрелся по сторонам, никакой подходящей посудины.

– Подожди, – сказал я и открыл отцовский набор.

Вытряхнув на кровать все инструменты, я поставил пустую медицинскую ванночку на подоконник. Мы тоже перебрались на него.

– Что с твоей матерью? – спросил он.

– Всё нормально, – ответил я.

Он не докапывался.

– Я увезу Лесли в Нью-Йорк, – смотрел он в окно, – мы будем жить в своём доме, с шикарным камином и винтовой лестницей.

– Ну вот, – сказал я, – я думал вы будете в нищете жить… Она будет петь в ресторане, а ты будешь бегать по пробам.

Конни подумал.

– Ну, это сначала, потом-то я раскручусь. Ты знаешь, сколько получают актёры?

– Много? – заржал я. У меня затуманился мозг.

– Много, – заржал Конни, – ты чего ржёшь?

– Не знаю, – у меня задвоилось в глазах.

Мы курили, стряхивали пепел в медицинскую посудину и двоились друг у друга в глазах.

– Что это? – спросил я, посмотрев на догоравший окурок.

– Какие-то странные сигареты, – сказал Конни.