В плену у времени

Питер вскочил, чтобы помочь, но мистер Скокк жестом остановил его. Он рассмеялся и стал тихо напевать в такт раскачиванию люстры. Впрочем, Питер вовсе не находил ситуацию смешной. Он хорошо помнил, как упала люстра в Бэслоу-Холл и преподобный Ледбьюри стал похож на привидение от осыпавшейся на него штукатурки. Преподобный с палкой в руке гнался за ним через сад, намереваясь преподать незабываемый урок. Питер и в самом деле все это до сих пор помнил. Хрустальная люстра вроде этой стоила огромных денег, и Питер вовсе не желал получить счет. Он поймал взгляд смеющейся Кэйт, она от души веселилась, и ценность этого предмета ее совсем не интересовала. Боже, он стал более рассудительным, чем отец! Питер глянул на люстру и больше уже не пытался ее остановить.

— Будьте осторожны, джентльмены, люстра — одна из пары люстр, сделанных Уильямом Паркером. Вторая висит в нашем шато в Аррасе, и я надеюсь когда-нибудь их воссоединить, — раздался глубокий, звучный женский голос с легким французским акцентом.

Кэйт и мистер Скокк перестали смеяться и посмотрели на женщину, стоящую в дверях. Виконтесса Креморн не преувеличивала: маркиза де Монферон действительно была красавица. Высокая блондинка с темными, сине-фиолетовыми глазами, с изящной фигурой, — все вызывало в сознании образ спелого персика. Тяжелые волосы искусно уложены так, чтобы во всем совершенстве была видна ее лебединая шея.

Дама в шелковом платье цвета лаванды и слоновой кости улыбалась, прекрасно осознавая эффект, который произвело ее появление на гостей.

— И кому я имею честь представиться? — Она глянула на записку, которую Питер передал ей с лакеем. — Кто из джентльменов мистер Сеймур?

Питер вышел вперед и низко поклонился.

— Мадам, — сказал он, — благодарю за то, что вы согласились принять нас, лишь прочитав эту маленькую записку. Позвольте мне представить вам мистера Николаса Скокка.

— Как поживаете? — сказал отец Питера, протягивая руку маркизе.

Питер громко закашлял, чтобы показать, что так делать нельзя, но маркиза, рассмеявшись, взяла руку мистера Скокка своей рукой в перчатке и пожала ее.

— Я поживаю очень хорошо, мистер Скокк, несмотря на убожество дома, которое мы вынуждены терпеть с тех пор, как покинули Францию.

Мистер Скокк скептически оглядел комнату.

— Но у вас красивый дом. Я восхищен видом из вашего окна на Голден-Сквер.

Кэйт ждала своей очереди быть представленной и выжидающе смотрела на Джошуа и мистера Скокка, которые, казалось, вовсе не обращали на нее внимания, пораженные явлением маркизы де Монферон. Маркиза оценивающе рассматривала прическу мистера Скокка и его одежду: кремовые шерстяные бриджи, черные жилет и камзол поверх ослепительно белых рубашки и галстука.

— Мой дорогой сэр, каждый, кто мог быть свидетелем великолепия двора Версаля, не мог бы назвать это, — и она грациозным взмахом руки указала на комнату или, возможно, на Голден-Сквер, или даже на весь Лондон, — красивым. Стоит мне закрыть глаза, я все еще представляю, как прогуливаюсь по широкой аллее сада Ле Нотр, ведущей к музыкальным фонтанам. Я вижу королеву Марию Антуанетту и ее фрейлин, плавно скользящих в Зале Зеркал, и страусовые перья покачиваются над их головами, а маленькая армия придворных склоняется при их приближении. Красивыми можно назвать образы, подобные этим. Использовать то же самое слово для того, чтобы описать Голден-Сквер, вряд ли уместно: это принизит значение другого.

— У вас совершенный английский, — сказал мистер Скокк, явно преклоняющийся перед женщиной, которая была знакома с Марией-Антуанеттой. Кэйт со значением покашляла, но никто не обратил на нее внимания.

— Мне не трудно говорить по-английски — мой отец, когда мне было двенадцать, нанял английскую гувернантку. Французский мисс Ганн был отвратителен, и, как следствие, я стала бегло говорить по-английски. Латынь у нее тоже была плоха, а ее познания в классике — немногим лучше, однако тогда она учила меня жизни больше, чем кто бы то ни было другой. Уверена, отец пришел бы в ужас, если бы узнал о характере наших занятий. Но мы провели вместе несколько развеселых лет… а потом я вышла замуж.

Маркиза смотрела в глаза мистера Скокка, вытягивая из них ожидаемый ею отклик, и мистер Скокк опустился на колени перед ней. Его взрослый сын ощутил при этом странную досаду. Кэйт уже начинала испытывать нетерпение, и тут сама маркиза обратила на нее внимание. Пронизывающий голубой взгляд изучал Кэйт с головы до ног, задерживаясь на наскоро причесанных волосах, на не слишком чистых ногтях, на убогом провинциальном ситцевом платье, и отметил в ней недостаток выдержки. Если бы Кэйт была объектом неких испытаний, то маркиза де Монферон, даже не пытаясь скрывать своего презрения, поставила бы ей самую низкую оценку. И тут Кэйт обиделась. Поднимаясь после поклона, она задела каблуком маленький полированный столик. Столик перевернулся, и стоящая на нем фарфоровая чаша разбилась на кусочки.

— Ох, простите!