В подполье можно встретить только крыс…

К этому времени отрегулировался и вопрос с учебой. На следующий же день по прибытии я пошел на занятия. Первый мой урок по высшей алгебре вызвал у меня, очевидно, такое же чувство, какое бывает у быка, на голову которого обрушился молот убойщика. Я был оглушен и, ничего не понимая, автоматически списывал все с доски. Мне, как и всякому, кто от конечных величин средней школы внезапно переходит в мир бесконечностей, все казалось нереальным. Это чувство, очевидно, было бы не менее острым и в том случае, если бы я начал учебу нормально. Но у меня оказалось еще осложняющее обстоятельство — мы более, чем на месяц опоздали в институт и теперь начинали не с начала. Ссылки на прошлые уроки были для нас пустым звуком. Некоторой отдушиной являлись отступления в лекциях к средней математике. Но и в ней я многого не понимал. Ведь у меня еще оставался год учебы на рабфаке.

Пришло само собой решение начать с тех разделов алгебры, геометрии, тригонометрии, физики, химии, которые я не успел пройти а рабфаке. На урок ходить и записывать все, что преподавалось — авось что-то в голове останется к тому времени, когда я, закончив программу средней школы, возьмусь за нынешние курсы. Задача, за которую я брался, была невероятно тяжелой. Меня и до сих пор страх охватывает, когда я вспоминаю о том времени. Но тяжесть этой задачи еще больше возрастала от условий. В зрительном зале клуба (на 500 сидячих мест) поселили не менее 200 студентов. Каждый из них занимался чем угодно, но только не уроками. Поэтому непрерывно, почти круглосуточно, в зале совершалось коловращение. Он бурлил, как кипящий котел. Скрючившись на своем свернутом матрасе я решал задачи и так увлекался, что переставал замечать творящееся в зале, жил своей жизнью. Эта выработанная тогда привычка сосредоточиваться, уходить в себя очень помогла мне потом, в моей последующей жизни, особенно во время пребывания в психиатричке.

Один раз, когда я «застрял» на задачке из физики, кто-то тронул меня за плечо: — «Вы сделали ошибку» — И чья-то рука поправила одну из цифр, в моих предыдущих выкладках. Я проверил. Верно, ошибся. Доведя задачу до конца, посмотрел на парня, оказавшего мне помощь. Длинный (еще длиннее меня), очень нескладный, с хорошими, добрыми глазами, еще по-детски глядящими, но с очень серьезной миной на лице. Мы познакомились. Разговорились. Это был Анатолий Заварзин, сын рабочего из Луганска. Он поступил в институт непосредственно из семилетки. Причем в течение лета занимался изучением того, что семилетка недодала для ВУЗа. Знания его были покрепче моих, да и ум поухватистее. И хотя он был на два года моложе меня, что в такие годы очень заметно, я проникся к нему уважением с нашей первой встречи. Он избрал для себя примерно такой же метод учебы, как и я.

С ним вместе занимался его товарищ, тоже из Луганска. Познакомился я и с ним. Андрей Снаговский значительно ниже ростом, чем Анатолий и вообще ограниченнее во всех смыслах. Он на год моложе его и ему нередко охота просто пошалить. Любил он, например, обувшись в ботинки с галошами, продемонстрировать, что его ноги свободно входят в галоши Анатолия.

Мы начали заниматься втроем, затем к нам присоединился еще один полтавчанин — Николай Леличенко. Мы настолько сработались за месяцы пребывания в клубе, что когда, наконец, вошло в строй общежитие, мы пожелали остаться вместе и получили четырехместную комнату. Занимались мы всегда вместе, но за пределами этого одной компании не держались. Коля предпочитал компанию более взрослых, чем мы — он был на два года старше меня. Андрей Снаговский, очень скучавший по маме и часто говоривший о ней, привязался ко мне. Настолько привязался, что это стало предметом шуток на факультете. Когда Андрей носился один по территории института, ребята, указывая на него, смеялись: «Посмотри, Андрей маму потерял» и кричали ему: «Андрюша! Что, маму потерял?»

Но Андрей был не из тех, кого можно «задразнить». Умный и острый на язык он мог так отбрить, что другой раз не тронешь. Вообще Андрюша из нашей четверки был, пожалуй, наиболее способным к учебе. Все ему давалось легко. Он быстрее всех схватывал новые явления и толково объяснял другим. Со мной он вел себя, как с любимым старшим братом. Любил оставаться со мной вдвоем. И тут уже все новости выложит. Рассказывает взахлеб, забегая вперед и, заглядывая в глаза. Любил также слушать меня, особенно мои политические суждения.

Следующим по способностям за Андреем, как мне тогда казалось, шел Толя Заварзин. Но может это и неверная оценка. Анатолий соображал (или реагировал) медленнее Андрея, но все, что он знал — знал основательно. И если ему было что-то неясно, он не оставлял это дело, пока не докопается до сути. И я любил подбрасывать ему задачи, на которые ни у кого из остальных троих терпения не хватило бы. Коля Леличенко соображал еще медленнее меня. Бывало что, даже Андрюша не выдерживал: